Футуризм и всёчество. 1912–1914. Том 1. Выступления, статьи, манифесты

Одна дама сказала – у меня одна голова, я буду носить одну шляпку. Другая возразила ей, одна голова, но этот недостаток я заменю тем, что буду менять шляпы. Этот недостаток — вот где цель менять ненавистную голову, всегда одну и ту же. Пока это не достигнуто, лучшие люди – потерявшие голову. Ненасытная жажда меняться, упадок нравов, жажда приключений, gout de I’infini – не говорит ли всё это о росте одежды, хотя час её владычества и не настал. Тело можно только угадать, тело узнаешь только в спальной комнате и отдельном кабинете. Душа не видна, душа спряталась. Всё покрыла одежда, но осталось ещё лицо. Осталось лицо. Буше де Монвель сказал, если я не ошибаюсь, что кусочек белого шёлка, образующий галстук, и одинокая жемчужина, его украшающая, экстракт древней пышности мужского костюма, экстракт малый по количеству, но более острый и ясный. Можно сказать, что лицо человека, небольшое пятно его существа – экстракт тела и духа, спрятанного и убитого, которые некогда жили полной жизнью, экстракт малый, но более острый и выразительный. Я не сомневаюсь, что в наши дни лицо выразительней, чем когда бы то ни было²⁷⁶.

Последняя цитадель выразительной души и летопись тела, последний оплот индивидуальности, слабеющий под напором культуры глашатай тела и глашатай духа, он громче, чем когда бы то ни было, кричит о них. Убить лицо, сделать человека безличным, значит упразднить власть индивидуальности, права духа и тела. Сделать человека безличным или хамелеоном в лице – значит освободить его от последних оков постоянства и кинуть как бомбу в бешенство бесконечности. И этот час настал – убийства лица. Час, которого так боится земля. Предстоит жестокая борьба. Мобилизуются армии. По одежде суждено победить. Настал час убийства лица. Убийцы же мы – славные всёки, вооружённые неистовством и жаждой измены. Вот мы принесли раскраску. Да будет она ножом. Вонзим. Смотрите, как брызнула кровь земли.

Кто-то закричал из толпы – вот ваши объяснения. Славно. Однако причём же тут искусство. Раскраску мог ввести всякий. И разве до сих пор люди не красились. Не красили ногти, волосы. Разве не существовала до вас татуировка. Чем вы разнитесь от неё и причём тут именно искусство и воля мастера.

Я отвечал. Высказанной мной идеологии, основоположений всёчества достаточно, чтобы понять нашу ненависть к чистому лицу, к лицу как оно есть. Но это не объяснит вам именно раскраски, а потому я продолжаю.

Навстречу высказанным идеям бежит ряд других, которые, вклиняясь в них, порождают наше дело. Мы мастера, мы провозглашаем, что жизнь для искусства, об этом вам в самом начале сказала Н.С. Гончарова, и жизнь перестраиваем для искусства. Всё в жизни объекты для искусства. И подходя к ней с точки зрения живописи и поэзии, скажем – нас в жизни занимает декоративное и иллюстративное, вся жизнь декорацией и иллюстрацией одновременно.

Перестраивая жизнь, человек действует в пределах данного стиля, делая строительство декоративным. Но если это строительство целесообразно, то оно и иллюстративно, говоря о чем-либо. Осмотрев все изделия, вы почти ни одного не найдёте, лишённого декоративных зачатков хотя бы в незначительном количестве. Декоративность – одежда вещей, это то, что человек привносит, следуя требованиям не целесообразности, а одного вкуса. Задача развития в том, чтобы эту декоративность развить и делать всю жизнь декоративной, прежде всего, это задача мастера.