Я приводил в другом цикле лекций
[58] такой исторический пример: столкновение римского мира с северным германским миром в эпоху переселения народов, во времена, когда христианство из южных греко–латинских стран распространялось на север. Надо верно представить себе этих физических предков населения нынешней Центральной Европы и нынешней Южной Европы; тогда можно получить некоторое впечатление о том, как велика была некогда человеческая импульсивность. Тогда сопереживание духовных сил мира природы было очень живым в среде тех различных германских племен, с которыми столкнулись римляне в первые века христианского летосчисления. Эти люди совсем иначе относились к духовному. В своем большинстве они еще обладали инстинктивным тяготением к духовному. И если ныне мы говорим почти всегда флегматично, то есть так, что одно слово следует за другим, как будто слова не играют никакой роли, то эти люди вводили то, что они переживали, также и в свою речь. Для них дуновение ветра было таким же физическим жестом, таким же выражением душевного, духовного, как и движение человеческой руки. Они воспринимали дуновение ветра, мерцание огня на ветру как проявление Водана. А когда они вводили эти факты в свою речь, тогда в язык закладывали характер того, что они переживали. Если мы хотим выразить это на современном языке, то мы должны были бы сказать: "Водан веет в ветре" — примерно так это и звучало в древней речи; движение ветра входит в сам язык — попробуйте прочувствовать то, что содрогается и волнуется в самом языке! Когда же те люди, глядя на небо, слышали раскаты грома в облаках, воспринимая за этими природными жестами грозы соответствующее духовное существо, то все это в целом они выражали так: "Донар гремит в громе" (Donar drцhnt im Donner). Тут в современный язык влилось то, что сходным образом звучало в древней речи. И подобно тому, как люди тех времен ощущали духовное в явлениях природы и выражали это в своем языке, так же выражали они и то божество, которое жило в их членах, жило в их действиях и помогало им, когда они шли в бой. В их речь врывался дух, добрый или демонический, и тогда речь становилась громкой, гулкой, мощной, в словах выражалось то, чего хотели люди, бросаясь в атаку: "Циу толкает на распрю!" (Ziu zwingt Zwist). Это они выкрикивали из–за щитов со всей боевой яростью, с радостью боя начинали атаку. Представьте, как тысячи глоток одновременно издавали этот клич, который отдавался в их щитах! А в первые столетия христианской эры, когда столкнулись Юг и Центральная Европа, в битвах действовало не столько внешнее оружие, сколько этот могучий раскат, который обрушивался на римлян. Первое время народы, пришедшие с Юга, охватывал непреодолимый страх, у солдат дрожали колени, когда на них обрушивался из–за щитов многоголосый рев:"Ziu zwingt Zwist!".И приходится признать, что конечно, эти самые люди опять здесь, но они стали флегматичными! Те, что прежде так громогласно ревели, теперь стали флегматичными, в высшей степени флегматичными, приобретя эту душевную манеру, свойственную людям XIX и XX веков. Но если бы воскресли те германцы, которые так громко ревели, будучи в своем тогдашнем душевном устройстве, они бы нахлобучили ночной колпак на голову своему нынешнему воплощению и сказали бы: "Этот флегматизм, который невозможно стряхнуть, ему место под ночным колпаком, ему место в постели, а не на арене человеческих деяний!"