Гадюка на бархате (СИ)

— Всё-таки смирения тебе недостаёт, сынок, — хотя матушка и по-прежнему пыталась говорить ласково, слова Габриэля ей явно не понравились. — Взять хотя бы этого ужасного языческого бастарда, которого ты всюду таскаешь за собой. Или — да простят меня Двое и Создатель, что говорю о такой грязи — твою непростительную связь с мерзкой ведьмой.

— Рихо — добрый почитатель Троих и воин Церкви, матушка. И прошу вас, не говорите так о Шайле.

— Так?! А как же ещё говорить о поганом колдовском отродье, Габриэль?.. — последние слова сына Фелицию явно ничуть не смутили, а, напротив, раззадорили. — Ты должен был понять, что её смерть была знаком для тебя… Милостью Создателя!

До сих пор Габриэль сдерживался. Но теперь, улыбнувшись той холодной улыбкой, которая доводила врагов Церкви до истерики, сказал:

— Надеюсь, матушка, вы не станете разбрасываться подобными заявлениями перед кем-то, кроме меня. Потому что называть убийство, совершённое чёрными магами, милостью Создателя — ошибка. И узнав о ней, Церковь вряд ли оставит эту ошибку без внимания.

— Ты угрожаешь мне?.. Своей матери?! — сейчас Фелиция уже не выглядела бесстрастной. Она подалась вперёд и ловила каждое слово сына со смесью испуга и воодушевления.

— Вовсе нет. Забочусь о вас так же, как и вы обо мне. Но, думаю, беседу нам лучше прервать. Пока мы не наговорили ещё чего-то… опрометчивого. Прошу меня извинить, — с этими словами Габриэль поднялся со скамьи и отвесил матери низкий поклон, стараясь не обращать внимания на то, как пол закачался перед глазами.

Прочь от беседки он шёл, стараясь очень прямо держать спину. Мир вокруг мигал и расплывался блёклыми пятнами — похуже, чем в ночь пьянки после окончания учёбы в Обители. Так что встреча с Рихо, который почему-то ошивался в саду поблизости, была очень кстати. Без помощи того Габриэль точно бы грохнулся где-нибудь среди одуряюще пахших под южным солнцем розовых кустов. И никогда бы не простил себе такого позора.

К ужину, на котором в кои-то веки собралось практически всё семейство Фиеннов, Габриэль уже успел прийти в себя. Возможно, помогли в этом зелья, которые надавала ему с собой Алима, почти не отходившая от него в госпитале — несмотря на все презрительные взгляды прочих целителей. А может — и его собственное упрямство вкупе с нежеланием видеть мучительную тревогу в глазах Лавинии.

Перед тем, как все сели за стол, Габриэль даже успел попросить у матушки прощения за свою несдержанность. Та приняла извинения со своим обычным царственным видом. Но попыток переубедить сына не оставила. Так что он даже обрадовался, когда пришёл день его отъезда в Эрбург, хоть прежде всегда любил возвращаться в родной дом…

— Джебриль?.. — вырвал Габриэля из воспоминаний встревоженный голос Алимы. — Что с тобой, сон сморил?

— Нет, просто задумался… Но теперь мне явно пора идти. Благодарю тебя за всё, Алима.

— Ты же знаешь, что не стоит.

Бросив короткий взгляд на захлопнувшуюся за Габриэлем дверь, целительница поправила тёмно-синий платок, который покрывал её голову наподобие чалмы, и вновь принялась за работу. Закончив с мазью, она быстро прибралась на столе. А потом ненадолго замерла перед скромным серебряным изображением звезды Троих, висевшем в углу комнаты.

Алима не собиралась переходить в трикверианскую веру. Но даже ей не пришло бы в голову притащить статуэтку Милосердной в цитадель церковного воинства. Впрочем, благодаря заступничеству Габриэля, никто из Гончих не выражал недовольства пёстрой бахмийской одеждой чужестранки или её манерой молиться в час восхода луны, которую та считала ликом своей богини.

И Алима прекрасно понимала — ей есть за что быть признательной молодому кардиналу. Даже если не вспоминать о том, что когда-то в Ханийской пустыне он спас ей жизнь. Но вот вернуть ему долг Алима так и не смогла. И иногда по-настоящему ненавидела себя за это.

— Помогите ему, — произнесла она, глядя на символы Троих. Без особой почтительности, скорее требовательно. — Помогите сейчас, раз когда надо было, не уберегли.

***

— Вот, ваше высокопреосвященство, как вы и приказывали — пособник ташайских преступниц, — едва переступив порог, рядовой Гончих произнёс эти слова с некоторой запинкой.

Габриэль, удобно расположившийся в кресле за простым деревянным столом, прекрасно понимал замешательство молодого церковника. Уж больно невнушительным казался тот самый пособник.

Худой загорелый мальчишка в слишком большой для него грубой серой рубахе и подвёрнутых широких штанах робко ступил в комнату, когда Гончий слегка подтолкнул его в спину. На вид бывшему прислужнику змеиных жриц было лет четырнадцать. Или возможно — чуть меньше. Отросшие почти до плеч прямые чёрные волосы неровными прядями падали на широкоскулое смуглое лицо.

— Если пожелаете, я всё же могу прислать секретаря, ваше высокопреосвященство, — продолжил конвоир юного ташайца. — Или сам останусь.

— Нет, не стоит. Мы побеседуем наедине, так что — ступай.

— Как прикажете, ваше высокопреосвященство.

Когда окованная металлом дверь с лязгом захлопнулась за Гончим, Габриэль сказал мальчишке:

— Подойди.