Гадюка на бархате (СИ)

— Хеннеберги нас наверняка поддержат — как-никак, они моя родня по матери, да и размолвок у них с нашей семьёй никогда не было. А вот Эррейны… Клянусь Тремя, понятия не имею, — говорил Альбрехт, водя пальцем по карте. — Их помощь нам очень бы пригодилась, но этот род всегда был слишком гордым и замкнутым…

Гретхен стояла рядом, чуть склонив голову к плечу, и внимательно слушала мужа. Осанка её, как всегда, была безупречна, а высокая причёска открывала тонкую белую шейку над воротником строгого серого платья. Солнечный свет, лившийся из высоких окон библиотеки, окутывал мягким сиянием золотистые волосы Гретхен, превращая их в подобие драгоценной короны. Что-то показывая Альбрехту на карте, императрица придвинулась к тому поближе, и его рука крепко обвила её талию. Гретхен в ответ тихонько засмеялась, склоняя голову на плечо мужа.

В этот момент Ислейву стала невыносима его роль молчаливого наблюдателя, и он забарабанил пальцами по дверному косяку, привлекая внимание счастливой парочки.

— Господин Ислейв! — удивлённо и немного растерянно воскликнула Гретхен, обернувшаяся на стук. — Простите, мы вас и не заметили.

— Не страшно, я видел, что вы были очень увлечены… делами государственными, — ответил Ислейв с ухмылкой, заставившей Альбрехта, не терпевшего неуважения к своей жене, нахмуриться.

— Мы уже закончили с делами, — не замечая, а, может — не желая замечать — никакого подвоха, продолжила разговор Гретхен. — Так что вы ничуть не помешали.

— О, я очень рад слышать, что никому не мешаю… в своём собственном доме, — Ислейв, в отличие от императрицы, явно был не настроен вести любезную беседу. Гретхен на секунду замешкалась, раздумывая, что же ей сказать в ответ на это хамство, как вдруг вмешался Альбрехт:

— Ислейв! Что с тобой такое, в конце концов? Немедленно извинись перед моей женой!

— Ах, ну, конечно же, Альбрехт, — нарочито растягивая слова, сказал маг. — И, разумеется — прошу меня простить великодушно… ваше величество. Я мало приспособлен для светских бесед и редко бывал в приличном обществе, так что…

— Ничего страшного, — уже куда более сухо ответила Гретхен. — Извинения приняты. Думаю, вам точно есть о чём поговорить с моим супругом, так что, пожалуй, я вас ненадолго покину.

В молчании пронаблюдав, как, шелестя юбками, императрица удалилась из библиотеки, двое мужчин упёрлись друг в друга тяжёлыми взглядами, едва дверь за Гретхен закрылась.

— Нам действительно есть что обговорить, так, Малахит? — медленно произнёс Альбрехт. — Ты то прячешься от меня по всему дому, то грубишь императрице. Какая муха тебя укусила?

Ислейв дёрнулся, как от пощёчины, услышав старое прозвище, которым называл его Альбрехт в далёких Закатных Землях.

***

В просторном зале, чей потолок украшали сияющие чистыми и яркими красками фрески с сюжетами из легенд Первой Империи, а на стенах, в золочёных рамах, висело множество картин лучших эллианских и лутецийских художников, сейчас царила утренняя прохлада и тишина, которую, впрочем, трудно было назвать безмятежной.

Впрочем, восседавший во главе длинного стола из тёмного дерева, Адриан Фиенн казался совершенно спокойным, в отличие от собравшихся в зале членов Жемчужной Лиги. Перешёптываясь, они бросали удивлённые взгляды на кресло, стоявшее по левую руку от властителя Фиорры — обычно там располагался старший сын Адриана, но сегодня Тиберий с каменным лицом застыл за спиной у Фиенна-старшего. В кресле же, гордо задрав увенчанную рубиновой диадемой голову, восседала никто иная, как Джина Нуцци, облачённая в платье из пурпурного бархата.

Сегодня в глазах любовницы властителя Фиорры не было и тени вчерашних страха и растерянности. Когда её унизанная кольцами ручка лежала в большой ладони Адриана, Джина могла бы без трепета предстать перед любым из монархов или даже самим тиррским понтификом.

Вчера поздним вечером, Адриан не позвал, как обычно, Чёрную Розу к себе в спальню, а сам явился к той в комнату — с диадемой, что сейчас украшала причёску Джины и извинениями. Пока Джина — польщённая, но всё ещё расстроенная — любовалась игрой света на гранях кроваво-красных рубинов, Адриан, касаясь рукой чёрных локонов своей возлюбленной, шепнул ей на ухо: «Конечно, эти камни, пусть они и прекрасны, не смогут искупить моей оплошности. Но завтра я смогу предложить тебе кое-что получше — месть».

И вот теперь для Джины настал час, которого она, с замиранием сердца ждала всю прошедшую — почти бессонную — ночь.

Наконец, Адриан поднялся со своего места. После обычных слов, о том, как он рад видеть здесь членов «прекрасного и осенённого милостью Троих союза», властитель Фиорры обвёл взглядом внимающую ему публику и, так же спокойно, сказал: