Гадюка на бархате (СИ)

— Подданные Мидландской империи! Добрые горожане Эрбурга! — голос пожилого мага звучно разнёсся над притихшей толпой. — Сегодня в столице свершается правосудие его величества Карла — да будет памятно в веках его имя! И пусть судьба окажется столь же скора и щедра на дары для нашего императора, сколь скор и справедлив был его суд! — произнеся эти слова, Годфрид смиренно склонил голову и, отвернувшись от площади, двинулся к палачу, уже готовому накинуть верёвку на шею мага.

Толпа ответила на краткий монолог Годфрида невнятным гулом, Карл же принялся нетерпеливо ёрзать на месте и кусать губы — он осознавал, что в словах мага имелся какой-то подвох, но не знал, как лучше на это среагировать.

Впрочем, неловкая ситуация не продлилась долго — палач, действуя с профессиональной сноровкой, уже помогал осуждённым продеть головы в петли, и собравшаяся публика переключила своё внимание на это зрелище, а Карл поспешил принять невозмутимый вид.

Когда же два человеческих тела, ни в чём не схожие — мужское и женское, старое и молодое — задёргались на верёвках, далеко не сразу расставаясь с жизнью, большинство присутствующих и вовсе выкинули из головы странную в своей лаконичности предсмертную речь Годфрида.

Для нового же главы Академии Магического Искусства — именно так теперь именовалось учебное заведение, должное объединить в своих стенах магов Света и Стихий — мгновения смерти его врагов были временем высшего триумфа. Сигеберт Адденс жадно вглядывался в происходящее на эшафоте, ощущая удовлетворение и возбуждение одновременно, пока его ладонь грубо мяла — через тонкий алый шёлк платья — бедро сидевшей рядом с ним адептки Эулалии.

Наблюдая за ласкающей его взор картиной, главный чародей Мидланда думал о том, что сейчас охотно бы распустил завязки на штанах, приказав Эулалии ублажить его ртом, дабы получить двойное удовольствие. Сигеберту было очень жаль, что маги в империи всё ещё не имели такой власти, чтобы он мог осуществить подобное, не считаясь с мнением окружающих.

***

Камни подземелья были влажными. Кое-где вода скапливалась до такой степени, что начинала сбегать вниз тонкими струйками, питая росший у самого пола зеленовато-серый мох, счистить который у местной прислуги, похоже, руки не доходили.

Прикованный к стене подземной камеры за запястья мужчина точно не был трусом, но даже его пробирала дрожь от мысли, что солнца, сейчас, должно быть, уже высоко стоявшего над горизонтом, он может больше никогда и не увидеть.

Ещё вчера герцог Винченцо Альтьери — полновластный правитель одного из крупнейших городов Эллианы — и представить себе не мог, что очутится в застенках как какой-то уличный вор или конокрад. Но теперь это оказалось такой же реальностью, как холод каменной стены или тупая боль в ушибах на теле самого Винченцо.

Скрип окованной железом двери заставил Винченцо насторожиться и вскинуть голову, до этого безвольно опущенную на грудь. Твёрдым взглядом он встретил вошедшего в камеру немолодого эдетанского наёмника. Следом же в помещение скользнула супруга Винченцо, облачённая в солнечно-жёлтые шелка, а за ней — ещё двое эдетанцев.

Лавиния остановилась в паре шагов перед прикованным к стене мужем, эдетанцы послушными тенями застыли по бокам от герцогини.

— Винченцо, — негромко произнесла Лавиния, складывая руки на груди. — Мой, как оказывается, потрясающе глупый супруг. Иначе, чем ещё можно объяснить твоё участие в покушении на моих родственников?

— Лавиния, дорогая. Поверь, мне жаль… Мне очень жаль, что Адриан и Тиберий Фиенны остались живы! — прорычал он, рванувшись в своих оковах так, что его жена отшатнулась на пару шагов. Но через мгновение Лавиния уже взяла себя в руки.

— Идиот, — с усмешкой сказала она. — Я ещё понимаю, как на такую авантюру мог пойти этот недоумок, дядюшка Паоло, вздумавший заступаться за «честь семьи», но ты!.. Ты был вторым человеком в Лиге после моего отца. Чего тебе не хватало? И, о Трое милосердные, вы даже организовать ничего нормально не смогли! Наняли каких-то уличных бандитов, которые и мечи-то с трудом в руках держать умели.

— Кто же знал, что твой братец даже в бордель таскается с охраной… Или наш дорогой Тиберий любитель только посмотреть, как его подручные тискают девок, а сам предпочитает обжиматься с сестричкой?

— Госпожа, — подал голос эдетанец-наёмник, выразительно кладя ладонь на рукоять кинжала за поясом. — Хотите, я его…

— О, нет, Хосе, не надо ничего такого, — обернулась к эдетанцу Лавиния. — Не надо… Я не столь милосердна.

— Я всегда ненавидел твоё семейство, эту собачью свадьбу! — продолжал свой пламенный монолог Винченцо. — Но тебя, чёртову порченую сучку, я любил!.. Даже несмотря на то, что получил в свою постель уже после того, как тебя поимели твои братья — интересно только, они делали это по очереди, или вы развлекались втроём?

— Хочешь оскорбить меня? — глаза Лавинии хищно сузились. — Уж поверь, вся эта грязь, льющаяся из твоего рта, скорее оскорбляет тебя самого. Ты жалок, Винченцо — в этой дурацкой ревности и ненависти и ещё больше — в своей нелепой вере в пустые слухи.