Гадюка на бархате (СИ)

— Но, как же так!.. Вы… Вас… — Эулалия тщетно пыталась найти хоть какие-то слова, а по её щекам текли слёзы. — Ведь наверняка можно это как-то исцелить! Я уверена, есть способ!

Вот это уже было куда хуже. Сразу вспомнилась ладонь Лавинии, гладившая его щёку, шёпот: «Мы непременно найдём способ тебя вылечить» и слёзы, блестевшие на длинных светлых ресницах сестры. Меньше всего на свете Габриэль желал оказаться причиной её горя… А сегодня он узнал, из-за кого рядовое задание по аресту, как им тогда сказали, «слабого» колдуна превратилось в адов кошмар и стало для самого Габриэля последним в карьере офицера Чёрных Гончих. И это почему-то совсем не принесло облегчения.

— До сих пор никто его не нашёл, знаешь ли, — главное, чтобы в голосе звучал сарказм, а не надрыв. Только вот на этот раз сдерживаться получалось плохо. — И я тут выплясывал зеннавийские танцы с раздеванием вовсе не для того, чтобы ты распускала сопли! Думаешь, мне не хотелось лечь и помереть, когда меня наградили этой прелестью?! Но я почему-то служу Церкви — и продолжу служить, пока проклятие меня не доконает. А, значит, и ты сможешь! Сдохнуть ради Троих — самое простое, лучше попробуй-ка помочь Их делу!..

Габриэль чувствовал, что его заносит куда-то не туда — аргументы вовсе не выстраивались в безупречную логическую цепочку, как это бывало во время проповедей или переговоров с очередной важной персоной, а гнев и боль прорывались наружу. Случись Габриэлю выступить с такой речью перед любым из своих учителей риторики — домашним или тем, что обучал будущих Гончих в Обители — он наверняка был бы обруган за «невнятицу» и «дешёвые трюки».

Но вот нынешняя слушательница Габриэля вряд ли могла воспринимать его слова критически — всё так же рыдая, Эулалия рухнула перед ним на колени и принялась исступлённо целовать кардинальский сапфировый перстень. Габриэлю захотелось не то удивлённо присвистнуть, не то закатить глаза.

***

Луиза невольно начинала думать, что в отместку за нежданный визит Вилма навела на неё порчу — настолько дела шли в последние дни наперекосяк. Охота, затеянная молодым императором, была великолепной — но вот Луиза закипала от злости, наблюдая за тем, как её венценосный любовник второй день подряд обхаживает одну юную и — как казалось самой императрице — отвратительно наглую особу.

…Всё началось, с того, что Карл умудрился-таки застрелить из арбалета молодую косулю. Стрелком император был не то чтобы выдающимся, и поэтому, окрылённый своей внезапной удачей, так и светился от гордости, явно ожидая от сопровождавшей его Луизы восхвалений своей охотничьей сноровки.

И Луиза уже готова была рассыпаться в комплиментах Карлу — но вдруг замешкалась. Лаяли и рычали чуявшие запах крови собаки, которых с трудом удерживали егеря, застыл на месте гордо выпятивший грудь Карл, а Луиза молчала — одну минуту за другой — глядя на вонзившийся в коричневый бархатный бок арбалетный болт и потёки алой влаги, темневшие на шерсти животного.

Большие влажные очи косули медленно стекленели, и Луиза всматривалась в них, не в силах оторваться. Ей приходили на ум то такие же мертвенно-застывшие глаза молоденькой чародейки, так глупо — но с большими последствиями для самой Луизы — погибшей в ночь переворота, то карие — глупой, трусливой курицы Гретхен — вот их-то Луиза с удовольствием увидела бы потухшими навсегда. У Луизы мелькнула тщательно отгоняемая до сих пор мысль — а что если и ей самой в скором времени придётся лежать вот так — загнанной и затравленной — пусть, не псами, а людьми? Проиграть схватку за власть и жизнь и сделаться жалким трупом, который более удачливые соперники с брезгливым презрением отбросят в сторону?

…Позволив себе ненадолго отвлечься от Карла с его страстью к самолюбованию, Луиза допустила промах — и было бы странно, если б среди императорской свиты не оказалось желающих этим воспользоваться.

Юная фрейлина — достаточно бойкая и умело державшаяся в седле, чтобы не оставаться, как многие придворные дамы, возле шатров, расставленных для охотников на опушке леса, а принять участие в погоне за добычей — подлетела к Карлу, и на него обрушился настоящий шквал её громкого восхищения.

Императрице же оставалось только в досаде переминаться с ноги на ногу возле забытой «великим охотником» туши косули и бросать подозрительные взгляды на возникшую будто из-под земли соперницу. Луиза не могла не признать, что эта зеленоглазая мерзавка была недурна собой, особенно сейчас — с разрумянившимся от быстрой скачки свеженьким личиком и немного растрепавшимися светлыми кудрями. Кроме того, от внимательного взгляда Луизы не укрылось и то, что бутылочно-зелёный охотничий костюм девицы был весьма искусно сшит и отлично подчёркивал её пышные формы.