Гадкая ночь

– День? В такой момент? Найдите его! Передайте, что я хочу с ним поговорить. НЕМЕДЛЕННО!

* * *

Иржи убрал звук радиостанции, передававшей исключительно классические симфонии, концерты, кантаты и оперы.

– Верните, – приказал сидевший рядом Цехетмайер.

– Нет. Пока я в машине, ваша любимая музыка звучать не будет. Она мне надоела.

Он понял, что старик задыхается от негодования, и его это радовало: дирижер начал действовать ему на нервы. Бинокль лежал у Иржи на коленях – смотреть было больше не на что: на клинику опустились вечерние сумерки, жалюзи на окне подняли, палата опустела. Операция, судя по всему, началась – легавого с мальчишкой увезли. Чех ждал их возвращения, чтобы выполнить заказ. Отходя от наркоза, француз вряд ли сумеет помешать ему.

«Но где же Гиртман? – спросил он себя. – В операционной, конечно. Следит. Стережет, как ястреб». По информации их осведомителя, швейцарец больше жизни дорожит ребенком.

Все правильно, но почему ему так тревожно? Иржи любил держать дело под контролем, но не хотел все время оглядываться; хуже того – ему стало казаться, что швейцарец знает, что они рядом, и играет с ними в прятки. В кошки-мышки, и кот – он!

Нужно успокоиться, у них на руках все козыри. А у него к тому же есть джокер – любимый нож, которым он перережет горло Гиртману. Покажет этой сволочи, кто из них двоих лучший.

Цехетмайер закашлялся. Значит, сейчас что-нибудь скажет… Чех рассеяно прислушался.

– Можно переводить остаток денег «К», – сообщил старик. – Он выполнил свою часть договора.

* * *

В Бергене Каспер Стрэнд прошел мимо освещенных фасадов комплекса ресторанов и баров «Захариасбригген», стоящего в самом центре порта. Он спустился пешком с холма с фуникулером, свернул за сто метров до Рыбного рынка, пересек широкую эспланаду и направился к маленькому пабу на другой стороне площади Торгет. Это было последнее работающее заведение – в Бергене все закрывается рано.

Накрапывал мелкий дождичек – морось, много дней не оставлявшая в покое город и холмы вокруг него. Совсем как чувство вины, мучившее Каспера с того дня, когда он согласился продавать информацию, которую получал от Кирстен Нигаард.

Тщетно инспектор убеждал себя, что выбора не было: он чувствовал себя куском дерьма, продавшим душу за несколько десятков тысяч крон.

Каспер вошел. В пабе сидели только бергенцы. Стойка находилась слева от входа, столики теснились справа, в глубине крошечного зала. Посетители выглядели болезненными и возбужденными, почти все дамы имели усталый вид и щеголяли слишком ярким макияжем. Мужчин было втрое больше, чем женщин.

Его «контакт» сидел за угловым столиком, в стороне от завсегдатаев.

– Привет, – поздоровался Каспер.

– Привет, – ответил журналист.

Папарацци был молод – ему едва исполнилось тридцать лет, – рыж и напоминал то ли ласку, то ли лиса. Очень светлые голубые глаза чуть навыкате внимательно смотрели на собеседника, а с улыбкой он не расставался никогда. «Интересно, он и после смерти будет скалиться?» – подумал полицейский.

– Ты уверен, что Гиртман появился? – с ходу спросил журналист.

– Да, – соврал Каспер. Он ни в чем не был уверен, но голос Кирстен, ее слова и умолчания убеждали его, что швейцарец действительно нарисовался.

– Вот черт, это будет бомба! – ликовал рыжий. – Говоришь, он воспитывал этого мальчишку, Гюстава, как собственного сына?

– Именно так.

– А где они?

– Ну… Во Франции. На юго-западе…

– Ребенок, Гиртман и твоя коллега, которая их преследует, да?

Парень делал заметки.

– Да.

– Круто! Серийный убийца спасает ребенка от смерти. Наша легавая его выслеживает. Дольше ждать нельзя, материал пойдет в завтрашний номер.

– В завтрашний?

– Да. Мы опубликуем все досье по теме.

Каспер судорожно проглотил слюну.

– А мои деньги?

Журналист незаметно огляделся, достал из кармана пальто конверт и протянул его полицейскому.

– Под расчет. Двадцать пять тысяч крон.

Каспер смотрел на шмыгающего носом молодого писаку, который не считал нужным скрывать презрение к «продажному легавому». На миг ему захотелось оттолкнуть конверт с гонораром, выкупить свою честь. «Вранье, – подумал он. – Кого ты хочешь обмануть? Себя? Достоинство все равно не вернешь…»

Каспер взглянул на конверт. Цена предательства. Плата за то, что отрекся от профессиональной этики и мужской чести. За то, что систематически передавал журналисту все, что рассказывала ему по телефону Кирстен Нигаард.

Он убрал конверт в карман промокшей куртки, встал и, не простившись, шагнул в дождь.

* * *

А в Тулузе мучился бессонницей Стелен. И виной тому был не только худший за всю его профессиональную карьеру день. Незадолго до тог, как он вернулся домой, усталый и пришибленный, случилось кое-что еще.

В пять утра комиссар спустился на кухню своего дома в Бальма, чтобы выпить стакан воды, и вспомнил разговор, состоявшийся у него незадолго до 19:00.

– На проводе норвежская полиция, – сообщила его помощница, и он подумал, что таким тоном разговаривала мать, когда бывала недовольна. – Мой рабочий день закончился. До завтра.