Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви

Яблони там росли позднего сорта, окончательно созревали в сентябре, но детвора уже в августе обирала жёсткие сочные зелёные плоды.

– Вкусно! – сказала Шурочка.

Она стояла на крылечке, Женька – на земле, и его глаза теперь были на уровне Шурочкиных глаз, близко-близко. Женька смотрел на неё, не мигая. Потом притянул девушку к себе – одна ладонь на её плече, вторая мягко придерживает затылок – и потрогал её губы своими твердыми сухими губами. От Женьки пахло яблоками и чуть-чуть – табаком.

Глава 13

Как хорошо, как хорошо жить на свете! В последние два дня Шурочка поняла, почему в книжках пишут – «летать на крыльях любви». Именно на них она и летала, не иначе. День в столовке проходил – не замечала, как. Картошка, капуста, фарш для котлет, макароны – продукты, казалось, сами, по щучьему велению складывались в первое и второе, она лишь наблюдала за ними. Даже в паре с новенькой Раисой работалось легко. А уж сегодня с Натальей вообще не работа, а праздник!

– Шур, ты прямо летаешь как будто, – разглядела её крылья Наталья – и светишься вся! Слава богу, оттаяла девка! А то зелёная ходила всю неделю, вон, в обморок грохнулась. Дружишь, что ли, с кем?

– Ой, Наташ, я с мальчиком нашим одним встречаюсь. Может, помнишь, тёмноволосый такой, лохматый, в форме ходит защитного цвета, на солдатскую похожа?

– Да у вас там половина тёмноволосых и почти все в таких куртках ходят. Покажешь потом. Хороший хоть парень-то?

– Хороший. С ним интересно. И он такой, знаешь, не грубый совсем!

– Чё, и не поцеловал ни разу?

– Ну почему же… целовал, – порозовела Шурочка.

С первым поцелуем у неё вышел конфуз – не умела она целоваться. И Женька учил её тогда, на крыльце. И она научилась и даже начала отвечать ему движением своих губ. И позавчера, и вчера вечером они повторили упражнения. Получалось всё лучше и лучше. И ей все больше и больше нравилось обнимать его за шею, прижиматься к его груди, запрокидывать голову и чувствовать, как перетекает с Женькиных губ тёплая волна, которая, покалывая, как газировка, сначала наполняет голову, а потом струится по позвоночнику и заполняет её всю, от пят до макушки. Ночами эта волна вливалась в её сновидения, и Шурочке снился Женька, снился так подробно и живо, будто и не расставалась она с ним, а так и продолжала у крыльца впитывать поцелуи.

– Ой, девка, смотри, голову-то не потеряй, – посоветовала Наталья. – А то мы, бабы, совсем шалеем от любви-то! Вон, Райка из бухгалтерии, помнишь, приходила пельмени лепить? Закрутила с Толиком, шофером томским! Муж её Петька в район уехал, а она этого Толика в дом-то и привела. Верка-то соседка специально к Райке с утра прибежала, вроде у неё соль кончилась. Та выходит – лицо довольное, халат на голое тело, видно, как сиськи болтаются, – ну, точно с мужиком поспала! И Толик этот орёт из избы: «Рай, ты скоро?» И не стесняется же детей, двое у неё! И славы не боится! Верка ей: «Рай, ты чего это загуляла-то! Петька же узнает!» А та: «И пусть узнает! Импотент!» Представляешь? И ладно бы одинокая была, вот и путалась с шофером, так при муже путается! И Толик этот тоже хорош, как будто у нас мало одиноких баб!

Да, нехорошо получилось, – покивала Шурочка. Она уже наслышана была, что почти все одинокие деревенские бабы обзавелись сезонными постояльцами-мужьями. Луиза недавно пересказывала, вроде бы, как раз про Толика, такую историю. В прошлом году мужики тоже прошоферили на уборочной два месяца и в Томск вернулись. Утром жена будит одного: «Вставай, утро уже», а он спросонья: «А ты корову уже подоила?» Привык вставать на парное молочко!

Шурочка с Натальей уже всё приготовили к ужину – сегодня сделали гречку с тушенкой – и составляли в стопки тарелки, готовясь к раздаче. За дверями уже слышалась возня, хотя было ещё десять минут до ужина. Слышимость в кухне была отличная – все перегородки в доме, которые делили помещение на магазин, столовую и кухню, не доходили до потолка и оставляли щель сантиметров в тридцать. Поэтому иногда Шурочка, пока чистила картошку, могла слушать, как Зойка-продавщица переругивается с мужиками, норовившими выпросить спиртное без талонов. И как потом эти мужики матерятся в предбаннике, костеря жестокую Зойкину натуру.

«Так, надо надеть белый халат, нечего стоять лахудрой в подпалённом фартуке – опять животом к плите приложилась!» Халаты и фартуки висели в хозотсеке, как раз возле перегородки, и Шурочка задержалась там, сражаясь со спецодеждой: рукав закрутился и никак не хотел пропускать руку.

– Слушай, Линёв, я не думала, что ты такой дурак. Ты чего с этой Пановой связался? – сказал голос за перегородкой. Шурочка его узнала: говорила гренадёрша Луиза. Девушка перестала сражаться с халатом и замерла.

– Нет чтобы у Любы прощения попросить, помириться. А ты закрутил с этой Шуркой!

– Луиза, это не твое дело, – прозвучал абсолютно спокойный Женькин голос.