Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви

Шурочка слушала Женьку в пол уха и смотрела на языки пламени, как бы сжигая вслед за письмом всё, что с ней приключилось за последнюю неделю. Ей действительно становилось легче. Она просидела у костра часа полтора, потом Женька окончательно утомил её своей пьяноватой болтовней – тоже ведь отхлебнул из общей бутылки, – и она отправилась спать. У танцплощадки наткнулась на девчонок, и Элька ей сказала: «Шурочка, ты просто становишься роковой женщиной. Вон, Линёва у Любы отбила». А Ира Зиненко добавила: «Это он спьяну отбился. А назавтра, как Борик, имени Шуркиного не вспомнит». Язва!

* * *

Утром Шурочка вышла на улицу. Под липой чистил зубы Женька.

– Привет! – сказала Шурочка, и он неопределенно кивнул.

«Так! Это что же, права Ирка, получается? И этот теперь еле здоровается? Я что, действительно, только пьяных интересую?» Шурочка разозлилась. В конце концов, она тут вторая красавица! Ясно? И не позволит так с собой обращаться!

– Жень, а ты знаешь, как меня зовут?

– Знаю. Александра. – Женька смотрел на неё с легким удивлением и выглядел комично из-за пасты, размазанной по щекам и подбородку. – А что?

– Так, – дернула плечом Шурочка и, держа спину, гордо пошагала к сортиру.

– Слушай, – сказал Женька, когда она вернулась под липу, – а ты почему сегодня не в столовке?

– А у меня выходной!

– Вот здорово, и у меня тоже! Пошли после завтрака по деревне гулять!

* * *

Какая она красивая, оказывается, эта Гореловка! Шурочка впервые за те десять дней, что она здесь, обошла деревню от края до края. Длинная главная улица одним концом упиралась в небольшой луг перед лесом, вторым – в заросший травой овражек, за которым простирались совхозные поля. В промежутке помещались деревенская школа, библиотека, клуб, правление, столовая, амбулатория, детский сад и штук пятьдесят домов разной степени новизны. Попадались и слегка посеревшие, не так давно поставленные избушки, и уже совсем тёмные срубы, вырастившие в своих стенах как минимум одно поколение гореловчан. Две другие улицы, параллельные главной, были покороче. Женька с Шурочкой шли к овражку по второй, она красовалась новостройками, в основном новенькими коттеджами, в таком жила Лизавета.

– Вон, завтра буду работать в этом доме, – кивнул Женька на одну из новостроек.

– А что ты делаешь?

– Печнику помогаю. Степаныч печки кладёт, я ему помогаю.

– А как печки кладут? Ты уже умеешь?

– Не, не умею пока. Я ему кирпичи подаю, приглядываюсь, штукатурить помогаю.

– А почему на зерносушилку не пошел?

– Да ну, несерьёзно там. Я поработал пару дней – целый день слоняемся, как дураки, лопатой зерно ковыряем, с места на место перекладываем, пылью дышим. Местные парни уже к обеду бухие. По-моему, там совсем не нужна такая толпа работников. Как Степаныч позвал желающих к себе работать, я сразу попросился. Вон красота-то какая, жаль в пыльном сарае сидеть!

Красота вокруг была восхитительной. Сентябрь ещё не наступил, но уже анонсировал начало осени, вывесив на эту тему объявление из желтых листьев берез и красных рябиновых ягод. Красного цвета в осеннюю гамму добавляли листья и ягоды ранеток – сибирских яблонек с мелкими, с вишню, плодами. Они были невкусными, вяжущими, горчили. Местные говорили, что их надо после первых заморозков брать – тогда сладкие будут. Дни пока стояли теплые, солнечные, дождик за всё время только раз сбрызнул землю. Но по ночам уже прихватывало холодком. Хотя сейчас, в двенадцать, солнце припекало так, что Шурочка скинула свитер, завязала его рукавами вокруг бёдер и щеголяла в любимой синей трикотажной итальянской маечке. Женька закатал рукава своей гимнастерки до локтя и расстегнул её почти до пупа.

Нужно было как-то перейти улицу. Грузовики не давали дороге просохнуть, перепахивали глубокими колеями, в которые гибли натоптанные тропочки.

– Давай руку, – сказал Женька, собираясь перебираться через глинистое месиво. Шурочка взялась за его ладонь, как будто и вправду не могла самостоятельно перепрыгнуть через очередную колею. Женькины шершавые пальцы обхватили её кисть надёжно и бережно, да так и не отпустили даже когда они улицу перешли. Шурочка скосила глаза: Женька шел с совершенно невозмутимым видом, будто просто забыл выпустить руку.

– Ты знаешь, – сказал он, – я сперва думал, что ты из местных. В столовке увидел, помнишь, ты суп пересоленный разливала, думаю, ничего себе какие девчонки в деревне водятся!

– Какие? – замерла Шурочка.

– Красивые. А потом смотрю, ты на танцы пришла, с нашими студентками болтаешь. Я видел, как ты с Перцем танцевала! Ну, думаю, вот это класс! Кто же их тут в деревне так танцевать учит!

– Так танцевать учат в институтском Доме культуры. А чего ж ты тогда не подошёл? Ты же сам меня в тот день на танцы звал!

– Ну, не мог я сразу подойти. Да и ты очень быстро исчезла. Потом драка эта… Меня Люба все подначивала: «Иди, разними, ты же мужчина!»

«Так он с Любой был!» – подумала Шурочка и, чтобы прогнать внезапную досаду, спросила:

– А зачем она тебя посылала? Там ведь мужики поздоровее тебя дрались?