Гадкий утёнок, или Повесть о первой любви

– Потри, пожалуйста. И давай на «ты», а?

Аленка кивнула, взяла пахнущий хвоей брусок мыла – в тусклом свете он был неопределённого цвета, но Шурочка знала, что мыло зеленое. Этим «Хвойным», да ещё хозяйственным мылом, только и торговало местное сельпо. И шампунями – «Лада» и «Яичный». (Шофера, Шурочка слышала, хохмили в магазине по этому поводу, что, мол, «Лада» – женский шампунь, а «Яичный» – мужской. «Почему?» – не поняла тогда Зинка-продавщица. «Так ведь для яиц же!» – гоготали мужики.) Аленка намылила мочалку-рогожку, – та обильно вспенилась, – и пенным комком начала тереть Шурочкину спину. Мочалка шла жёстко, но приятно.

– Шур, а ты Женю давно знаешь?

– Нет, только вчера познакомилась. Представляешь, год учились в одном потоке – и не помним друг друга. Только здесь встретились!

– Да, представляю, – грустно вздохнула девушка.

«Влюбилась она в него, что ли?» – подумала Шурочка и ощутила легкий укол ревности.

– Алён, давай теперь я тебе спину потру!

Женька с Мишкой после них парились часа три. И то Женька сказал: это они по-быстрому, чтобы Шурочке долго не ждать. А так и по четыре-пять часов парятся. Шурочка, действительно, заждалась: успела помочь Аленке нажарить блинов, и чаю с медом и черноплодным вареньем упилась, и разговориться с девчонкой успела. Оказывается, Алёнка вскоре должна ехать в район в училище, где она на швею учится. Пока же дома хозяйничает, – мать у них приболела по-женски, неделю ей еще в районе в больнице лежать. «Да ничё, справляюсь, Мишка помогает!».

В кухне, где они сидели – дальше в дом Шурочка не ходила, – действительно было чисто. На полу – дорожки, связанные из нарезанных тряпочек. На стенах – вышивки в рамочках под стеклом и похудевший на две трети отрывной календарь.

Шурочка подошла и оборвала листочек – все равно уже день кончается. Двадцать девятое августа. Еще два дня – и снова осень. Какое же короткое здесь лето! Дома, в Ташкенте тепло до конца октября, в марте уже опять можно в туфельках гулять. Она все два зимних месяца, весь декабрь и январь, в пальто и тонкой вязаной шапочке ходила. Да и то больше из уважения к календарю – иногда такая теплынь стояла, что даже в январе можно было в плаще бегать. А здесь уже в ноябре такие морозы – какое пальто, какая шапочка! Хорошо, мама ей искусственную шубку купила и шапку из мохера связала, отворот на два слоя. Если под мохеровую шапочку надеть тонкую вязаную, а под шубку – свитер и трикотажные шерстяные штаны, вполне можно добежать от общаги до института.

Шурочка отчаянно мёрзла всю прошлую зиму, изо всех сил ждала весны. Но даже на Первое мая, когда дома все уже ходили в платьицах и махали на демонстрации веточками с живыми листочками, в Томске хлопьями валил снег, от которого у Шурочки в руках совершенно раскисли бумажные цветы и листья, наклеенные на голые ветки. Их колонне выдали эти «икебаны», чтобы они махали ими у трибун. Праздник весны всё-таки! Но весны в этом году в Томске не было, сразу наступило лето. Июнь с первых же дней так вжарил – все моментально разделись до маек. Студенты готовились к экзаменам на крышах общежитий – зубрили и загорали. Июль и пол августа Шурочка провела дома. Вторые пол августа – здесь. И вот лето кончается…

* * *

От Мишкиного дома они шли, не размыкая рук.

– Какие они славные. И Мишка, и Алёнка, – подводила Шурочка итог их похода в баню. Было уже часов одиннадцать. Долгий, полный событиями, замечательный день заканчивался.

– Они почти такие, как в книгах описывают. Ты знаешь, я раньше очень любила романы про деревню, а теперь, наверное, не смогу их читать. На самом деле всё здесь не так: пьют, дерутся, матерятся.

– Ага, я тоже раньше думал, что в деревне все дружно работают и частушки под гармошку поют, – кивнул Женька. – Знаешь, что Мишка сказал? Что они Алёнку в район отправили учиться, чтобы она здесь не пропала. Ни с кем из местных парней нельзя всерьёз встречаться – пьют и бездельничают. Девчонки, кто остались, пьют и таскаются. Иногда кажется: дали бы автомат – всех бы местных алкашей положил, всё равно толку от них нет, вред один.

– Тогда, Жень, во всей деревне осталось бы три-четыре мужика. Мишка, его отец, твой печник и муж Людмилы-заведующей. Может, ещё директор. Ты посмотри, ночь какая!

Ночь была исключительная! Полная луна только-только пошла на убыль и сияла в небе почти идеально круглым диском. Звёзды остро сияли и выстраивали в небе созвездия. Они шли мимо правления совхоза, по козырьку крыльца шуршала серебристыми в ночи листьями яблонька-ранетка.

– Пошли, постоим на крыльце, – позвал Женька и потянул Шурочку в тень под крышей.

Они постояли на крылечке, облокотившись на перильца и касаясь друг друга плечами.

– Хочешь ранеток? – спросил Женька.

– Они же горькие!

– А эти крупнее других, может, не горькие! Я сейчас!

Он перемахнул через заборчик, пригнул ветку и сорвал несколько ранеток. Потом захрустел одной и протянул вторую Шурочке:

– Попробуй, кисленькие.

Шурочка куснула. Кисло-сладкие, по вкусу – точно как в ташкентском пионерском лагере.