Гагаи том 1

— Что это вы читаете? — Взял книгу в руки, взглянул на титульный лист. — О «Крейцерова соната»! Потрясающая вещь! — Прочел эпиграф: — «А я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем...» — Взглянул на Фросю: — Мудро? Между прочим, продолжая эту мысль, святой Матфей предлагает: «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну», — процитировал он по памяти. — Вот так религия, которую вы, Ефросинья Васильевна, ставите ни во что, воюет за добродетель, целомудрие, за добропорядочность в человеческих отношениях. Очевидно, Толстой не случайно обратился к евангелию, хотя порой и неверно толковал его изречения. Помните, как он отстаивал безбрачие?.. В этом несомненно впечатляющем сочинении с особой силой проявилась авторская непоследовательность.

— Не догадываетесь, почему так произошло?

— А вам это тоже бросилось в глаза? Мне думается, объяснить такую путаницу в мыслях великого человека нетрудно. Граф Толстой несколько переоценил свои силы и возможности. Смертному, пусть у него даже семь пядей во лбу, не дано постичь всю мудрость и глубину учения Христа. Ему надо было сказать «верую», как говорят все православные. А он усомнился в божеских истинах, попытался ревизовать их и стал жертвой своей гордыни.

— Нет, — возразила Фрося, — все обстоит гораздо проще. Беда его в том, что вступил в полемику с непоследовательным, противоречивым сочинением — евангелием. Одна непоследовательность вызвала другую.

— С вами так же трудно спорить, как и с упрямым графом, — полушутя-полусерьезно проговорил отец Феодосий.

— Ну, не говорите. Со Львом Николаевичем вам, пожалуй, легче было. Доводы не подействовали, устрашение не помогло — отлучили от церкви, предали анафеме. Куда уж проще! И после этого вы еще говорите о просветительстве, о своем гуманизме?! Со всех амвонов на Руси поносили имя того, кто создал «Войну и мир», «Анну Каренину», «Воскресение», «Крейцерову сонату»!.. — Фрося задохнулась от возмущения, на мгновение умолкла, повелительным жестом остановила пытающегося что-то сказать отца Феодосия. — Да, и «Крейцерову сонату», — продолжала взволнованно. — Пусть он и ошибался кое в чем, но он думал, сомневался, искал. «Смущал» народ своей «ересью». Вот этого вы не могли простить ему.

В дом вошла бабка Пастерначка и помешала дальнейшему разговору.

— Вот уж гость дорогой, — обрадовалась она, засуетилась. — Присаживайтесь, отец Феодосий, — подвинула к нему стул. — Что ж ты, — повернулась к Фросе, — не приглашаешь человека? Сама сидишь...

— Нет-нет, я пойду, Иллиодоровна. И так уже замешкался.

Фрося поднялась, молча пошла в свою горницу, захватив с собой книгу. Бабка Пастерначка проводила ее подозрительным взглядом, повернулась к отцу Феодосию.

— Мы тут немного поговорили, — сказал он.

То, что разговор был и что носил он далеко не мирный характер, бабка Пастерначка определила без особого труда. Человек и менее наблюдательный, чем эта дотошная старуха, смог бы заметить холодные глаза девушки и несколько растерянный вид отца Феодосия.

— Небось снова нагрубила, — заговорила она, нисколько не сомневаясь в своей догадке. — Вы уж, отец Феодосий, поостерегитесь. Скаженная кровь в ней — пыжовская. Не девица — исчадие ада.

— Как ни трудно, а веру надо защищать, Иллиодоровна, — отозвался отец Феодосий. — Кому же, как не нам, нести в люди слово божье, направлять заблудших на путь истины.

Женщине достаточно мимолетного взгляда, чтобы определить степень заинтересованности собой. Фрося не была исключением. Она помнила взгляд отца Феодосия на перроне. Тогда он засмотрелся на нее, а потом еще и оглянулся. Видела его смущение, когда их знакомили. Встречаясь с ней, он всякий раз предупредительно раскланивался.

Фрося вдруг поняла, что ей приятно его внимание, и рассердилась.

«Еще не хватает попом увлечься», — мысленно укорила себя.

Нынче, когда он снова приехал и, увидев ее на перроне, подошел, как к старой знакомой, Фрося сказала, что его деятельность в Крутом Яру противозаконна и что для него лучше будет, если перестанет появляться здесь.

«Каждый несет свой крест», — ответил он тогда ей.

Еле дождалась Фрося конца смены. По пути домой свернула к Верзиловым.

— Киреевна! — через плетень окликнула старую Верзилиху, снимающую с веревки просохшее белье. — Савелий Тихонович дома?

— В сельсовете али еще где носит нелегкая. И обедать не приходил.

Из распахнутого окна высунулась Елена.

— Ты что ж не заходишь?!

Пришлось Фросе войти в дом. Она не могла не заметить перемен, которые произошли в Елене с тех пор, как виделись последний раз.

Тогда Елена еле сдерживала слезы, а сейчас вся светится радостью.

— Почему не спрашиваешь, как наши дела? — улыбнулась Елена.

— Вижу — неплохие.

— Представляешь, Фросенька, я и сейчас никак не опомнюсь. Громов был у нас. Сам приехал.

— Я же говорила. Надо было сразу к нему обращаться.