Гагаи том 1

Маршрут был особого назначения. Ему обеспечили «зеленую улицу»,  придерживая другие составы. Проследовали Углегорск. И следующий крупный железнодорожный узел пропускал их с ходу. На подходе к нему Максимыч раскалил топку, перекрыл подачу пара в цилиндры. Когда поезд ворвался в товарный парк, забитый эшелонами с войсками и боезапасом, Максимыч погладил горячую обшивку котла, словно всадник, прощающийся со своим верным конем, почувствовал подступающий к сердцу леденящий холод — и резким движением открыл инжектор.

Он услышал, как в котле угрожающе заурчало и с грозовым треском начал рваться металл...

Потом окрестности потряс взрыв. Платформы с орудиями, вагоны, переполненные солдатами, набравшие инерцию и вдруг наткнувшиеся на препятствие, дыбились, сходили с рельсов, круша все на своем пути и разваливаясь. Послышались смертные вопли врагов. Рвались, сдетонировав, снаряды. В воздух взлетали соседние эшелоны с авиабомбами и горючим.

25

Прошли те времена, когда гитлеровцы заигрывали с местным населением, отпускали пленных украинцев домой. Расчеты на то, что здесь найдут они поддержку, провалились. Только немногие отщепенцы, зараженные национализмом или не выдержавшие испытаний, пошли на сотрудничество, в услужение к ним. При этом сразу же обнаружилось, что национальные мотивы — лишь грязная тряпка, которой они пытались прикрыть свое антисоветское нутро. Каратели из националистических банд с такой же жестокостью уничтожали неугодных им украинцев, как и русских. На Волыни, на Житомирщине, Винничине насмотрелся Артем Громов на их кровавые следы. Семьями вырезали, вместе с детьми, своих одноплеменников-украинцев за связь с партизанами, за сопротивление оккупантам, за то, что были активистами...

Они называли себя сынами «вільної України», заступниками своей неньки и продавали ее фашистам, потеряв всякий стыд и совесть.

Они кричали о национальном достоинстве, а были услужливыми исполнителями чужой злой воли.

Насмотрелся Артем всякого, пробираясь к своим. Это был уже второй побег из. лагеря военнопленных. Первый окончился неудачно. Он принял за партизан вот таких ублюдков из карательного отряда. И после этого, наученный горьким опытом, избегал всяких встреч.

Артема оправдали в первые дни войны, послали на фронт. Выходя на огневой рубеж, Артем испытывал взволнованную приподнятость чувств.

Потом были тяжелые бои, ранение, плен... Об этом Артем не хочет думать. Слишком тягостны эти воспоминания и размышления, связанные с ними.

Артем знает главное: как бы ни было трудно, надо бороться...

А дорога к фронту все удлинялась. Артем понял, что не сможет дойти до Волги, и повернул в Донбасс. Вот уже и земли его бывшего района. Новобахмутовка, Новоселовка... Сейчас будет байрачек, в котором когда-то рвал для Клани подснежники. А потом — Крутой Яр, Алеевка, ставшие ему родными места — исхоженные, изъезженные вдоль и поперек.

Может быть, потому что почувствовал себя дома, Артем пренебрег осторожностью, благодаря которой сумел столько пройти. Или забыл об осмотрительности при мысли о скорой встрече с дорогими, близкими ему людьми. Но случилось самое худшее. Между Новоселовкой и Скотоватой он напоролся на полицая, велевшего ему остановиться. Артем кинулся бежать к байрачку, рассчитывая затеряться в нем, скрыться с глаз преследователя. И он был уже совсем недалеко от спасительных зарослей дубняка, не сбрасывающего на зиму жухлых листьев, когда его настигла пуля, свалила с ног. Падая, Артем ударился головой о ссохшуюся осеннюю целину и на мгновение потерял сознание. Когда он открыл глаза, над ним стоял плюгавый мужичишка, держа карабин наперевес.

— Цто ж бегаешь, борода, коли стоять велено? — проговорил он. — Ишь, цкурнул.

«Цуприку в лапы угодил», — уловив своеобразное цоканье в говоре полицая, подумал Артем, вспомнив, что так называют скотоватцев. Этого Артем сразу признал. Кладовщиком в колхозе работал. «Какая же его фамилия?» — почему-то силился вспомнить. А у того, видимо, и в мыслях не было, что раненный им, изможденный, обросший дремучей бородой и усами беглец есть не кто иной, как бывший секретарь райкома.

— Не бацишь ружжя? — продолжал полицай. — Я и с обреза пулял — цертям было тошно. А карабин — штуцка понадежней... Ну-ка, поднимайся. Ждать нечего. Потопаем.

Артем зажал рану рукой, брел, пошатываясь от слабости. И думал о том, как глупо попался, будучи почти у цели. Его конвоир шел сзади, рассуждал вслух:

— Цай, не ко времени ты, борода, стренулся. Кум у меня в Новоселовке. Зазвал на свежину, самогона наварил. То ж собрался к нему на цасинку. А тут — дицина. Мне оно в службу зацтется, а начальство уж само разберет, цто за птица, откедова и куда летишь. Так-то, борода.

Им навстречу пылила линейка.

— А вот и якоесь цабе едет, — проговорил полицай. — Они пеши, цай, не ходют.

Подъехавший Маркел Сбежнев осадил коней, взглянув на пленника, побледнел, и, стараясь подавить волнение, обернулся к конвоиру:

— Где словил?

— Да отут, в степу. К байрацку подбирался.

— Кто таков?