Гагаи том 1

— Верно, — поддержал Тимофей. — Только пусть она, — взглянул на жену, — отдохнет немного. К тому времени Савелий Тихонович придет обедать, Сережка явится. Праздник так праздник.

— Ну да, ну да, — вынуждена была согласиться старушка. Постояла у двери, скрестив руки под грудью, умиленно глядя на Елену, и вдруг, вспомнив что-то, метнулась по своим делам, озабоченно проговорив: — Не перестоялось бы!

Тимофей подошел к Елене, наклонился, поцеловал.

— Вот ты и дома.

— Хороший мой, — запрокинув голову, ответила Елена. — Ласковый, хороший. — И вдруг глаза ее расширились, наполнились страхом. — Не отдам! Никому не отдам! — заговорила, словно в бреду, прижав его к себе.

Он гладил ее волосы, говорил насмешливо, как всегда в таких случаях, стараясь свести все к шутке:

— Думаешь, позарится кто?

Елена просто не обратила внимания ни на его слова, ни на игривость, с какими они были сказаны. Опасения Елены касались совсем иного.

— На работе у тебя все хорошо? — отстранившись, спросила его в упор.

— А что? — не понял ее волнения Тимофей.

— Я читала статью...

— Статья как статья, — отозвался он. — Правда, резковата. А в остальном... согласен. Нельзя человека заставлять делать то, что против его совести. Толку от такого работника не будет. Это все равно, что с немилой жить — будто и под одной крышей, а чужие.

— Не поняла я многого, — задумчиво проговорила Елена.

— Как? — удивился Тимофей. — Ясней ясного сказано. — Подсел к ней, обнял. — С теми же коммунами, что получилось? Увлеклись. На песке дом начали ставить без крепкого фундамента. Одно дело — сознание у людей еще не доросло: вроде и потянулись к новой жизни, а в душе — собственники. Сама говорила об этом. Другое — материально не подготовлены.

— Это так, — согласилась Елена.

— Или обобществление возьми, — подхватил Тимофей, — Всю мелкую живность свели: коз, овец, курей... По неопытности это, а не от головотяпства. Того же Громова возьми...

— Тебя же хвалили за это обобществление, — вставила Елена.

— Вот, вот. Сначала заставили. Потом хвалить начали, в пример ставить. Сейчас роздали всю мелкоту по дворам. Нет, — заключил он уверенно, — статья нужная.

— Почему же побежали из колхоза? — спросила у него Елена. — Вот и Афанасий Глазунов...

— Афоня — это дело другое. С ним еще надо разобраться. А кое-кто, верно, отшатнулся. Зато остались настоящие, надежные. По крайней мере все станет на свои места. И нам легче будет работать.

29

Петро недовольно покосился на Степаниду, проворчал:

— И зудишь, и зудишь...

— Ас тобой иначе и нельзя, — ответила она, отложив рубель и сдергивая с качалки прокатанную наволочку. — Только гули на уме.

— Старую песню поешь, — отозвался Петро, тоскливо подумав: «У людей бабы как бабы, а эта — из гадючьих спинок».

Он неприязненно посмотрел на жену: костлявая, жилистая, мужеподобная. «Ни кожи, ни рожи, — чем дальше думал об этом, тем больше озлоблялся. — Иные, глядишь, после дитя телом наливаются, хорошеют. Эта же, родив, подурнела, вовсе сухостоем стала, верстой коломенской».

У печки сидела Танюшка, не по-детски серьезная, молчаливая, таращила глазенки то на отца, то на мать.

— Из моей песни слова не выбросишь, — между тем снова заговорила Степанида, с силой надавливая на рубель.

— Хватит! — оборвал ее Петро. — На работе умаешься, как черт, в этакую непогодь, и дома покоя нет.

Он подошел к дочке, протянул пряник.

— Смотри, Танька, что тебе батя принес.

Девочка взяла пряник, снова уселась на свою скамейку, потянула гостинец ко рту. Однако, откусив кусочек, перевела взгляд на мать, сунула пряник в карман платьица.

— Мне уже это надоело, — продолжал Петро, вышагивая по комнате. Остановился у стола, где Степанида катала белье. — Слышишь? На-до-ело!

— Ладно! — примирительно сказала Степанида. — Думаешь, мне не надоели твои шашни? Строительство затеяли, над каждой копейкой трясусь, а ты вином заливаешься.

— Ох и нудота! —  сердцах воскликнул Петро. — Не за одно, так за другое зацепится... Хватит тебе денег. Да и не свои пропивал — Емелька Косой поднес.

— С чего это он такой добрый?

— А то уж у него спрашивай, — ответил Петро и повернулся к Танюшке. — Съела пряник? Вкусный?

Танюшка оттопырила карманчик, заглянула в него.

— Тут сидит, — проговорила. — В калмашке.

— Зачем же его беречь? Ешь. Матке дай попробовать.

— Пусть сидит, — возразила Танюшка, прикрывая карман рукой. — Пло челный день...

— Ну и ну, — усмехнулся Петро. — Вижу, хозяйкой растешь.

А Танюшка возилась со своей куклой, тихонько укоряла ее:

— Длянь ты непослушная. Тебе гули в голове. А мне тебя колми? Да? Не велика балыня...

Степанида кончила катать белье, собрала его, сложила в комод. Потом начала накрывать на стол, крикнула дочери:

— Танька, обедать! Быстро на свое место.

Петро стоял у окна, отчужденно смотрел во двор. За его спиной Степанида гремела посудой, продолжала ворчать:

— С ног валишься. Все спешка, спешка... А ты чего ждешь? — окликнула его. — Разобиделся? Особое приглашение нужно?

Петро присел к столу.

— Сорочку сменишь, — уже мягче сказала ему Степанида.

— Зачем? — оторвался от еды Петро. — Чистая еще.

— К Тимошке пойдем.