Гайда!

Мужику, которому приглянулась машинка, старомодное обращение «сударь», по мнению Аркадия, никак не подходило. Это был довольно крупный крестьянин лет сорока с окладистой рыжей бородой и такими же рыжими усами, бровями и ресницами, обрамляющими маленькие хитрые глазки непонятно какого цвета. Впрочем, назвать его товарищем у Аркадия язык бы тоже не повернулся.

Владелицей машинки оказалась женщина примерно такого же, как и бородач, возраста. На ней было длинное черное пальто из добротного, но заметно потертого драпа, отделанное серым, кое-где побитым молью каракулем.

– Ишь чего захотела! – возмутился крестьянин. – Пуд муки нынче уже за полтора мильёна уходит!

– Думаете, я не знаю, сколько сейчас мука стоит? – не сдавалась женщина. – Нет, меньше чем за два не отдам.

– Да где ж я тебе два-то возьму? – округлил глаза мужик. – Подумай своей башкой, как бы я их сюда припер, два пуда-то?

– Я же сказала: «Нет!» Машинки теперь пользуются спросом. Не вы, так другой возьмет… пуда за полтора, – сбавила цену женщина.

– Ладно, – почесал затылок мужик и предложил свой вариант:

– Полпуда и бутыль первача на полчетверти.

– Не нужен мне никакой первач! – отказалась от нового предложения женщина и спросила:

– А что это?

Так и не дождавшись окончания торга, Аркадий еще какое-то время потолкался по рынку и пошел в сторону вокзала.

Народу на перроне было пока немного – до отправления поезда оставалось больше часа.

«Весна на дворе, а холод стоит собачий, – притопывая по платформе замерзшими ногами и похлопывая себя по плечам, подумал Аркадий. – Солнце, вроде, и яркое, а совсем не греет».

– Пришел марток – одевай семеро порток! Что – замерз, служивый? – услышал он уже знакомый ему мужской голос.

Рядом с Аркадием стоял рыжебородый мужик, которого он приметил на местном рынке. В одной руке у него была потрепанная кожаная торба, в другой – перехваченная веревкой швейная машинка в блестящем коричневом футляре с эмблемой знаменитой фирмы, которую он, судя по довольному выражению лица, выменял с хорошей для себя выгодой.

– Да уж, не жарко, – кивнул Аркадий.

– Поезд ждешь? – задал вопрос бородач.

Аркадий снова кивнул, усмехнувшись про себя – как будто на перроне можно ждать аэроплан или хотя бы телегу с лошадьми.

– Далёко ехать-то? – поинтересовался мужик.

– До конца, – ответил Аркадий.

– До Глядени, значит! – почему-то обрадовался крестьянин. – А в Глядени-то к кому?

– Да ни к кому… Мне вообще-то дальше надо – в Ужур. Просто поезд только до Глядени идет.

– Так, вроде, уж до Марьясова пустили? – вклинился в их разговор другой ожидающий поезд мужик – крестьянин лет шестидесяти, тоже с бородой, но не рыжей, а серебристо-белой. – К Ужуру-то куда ближе.

– Нет, – покачал головой рыжебородый. – По билетам только до Глядени. Уж я-то знаю – сам там живу. А до Марьясова можно доехать на том поезде, который рабочих и материалы для строительства возит. Там с начальством надо договариваться, на месте.

– А до Ужура? – спросил Аркадий. – Мне сказали, что и до Ужура так можно.

– Может, и можно, – хитро прищурился бородач. – Только нынче это уже не выйдет.

– Почему?

– Дык, рабочий поезд только утром пойдет.

– Ну, утром так утром, – не стал огорчаться по такому поводу Аркадий. – На станции переночую.

Вдали послышался гудок паровоза, а вскоре показался и сам состав.

В вагоне оба бородача сели рядом, Аркадий – напротив. Крестьяне снова заговорили о недостроенной железнодорожной ветке.

– В газете на днях писали, что 21-й до Ужура скоро пустят, – имея в виду тот самый поезд, на котором они ехали, сказал седобородый. – Вот я и подумал, что до Марьясова он уже ходит.

– Да где там! – махнул рукой рыжий. – До Глядени-то еле-еле пустили. Все у них там чего-то не хватает: то болтов, то рельсов. Уж сколько лет бодягу тянут.

– А когда эту линию строить начали? – заинтересовался разговором и Аркадий.

– Да при царе еще, в четырнадцатом, – первым отозвался пожилой крестьянин. – Ох, и обрадовались мы, когда узнали, что от основной дороги ветку на юг протянут, аж до Минусинска. Это сколько ж товаров можно по железке возить! Не то что по тракту на лошадях иль по Енисею на баржах, да и то только летом.

– Аккурат перед германской и начали, – поддержал его второй попутчик Аркадия. – И в войну первое время работали. К шестнадцатому году до нашей Глядени почти полностью дорогу проложили, только рельсов и тогда не хватало – говорят, на пушки их переплавляли. А потом стройка хиреть начала – рабочих-то мало осталось. Мужиков тогда всё на войну забирали, будь она неладна. В общем, с тех пор дела шли ни шатко ни валко.

– Ну да, то война, то одна революция, то другая, потом опять не поймешь чего: то красные, то белые, теперь вот снова красные, – вставил свое слово седобородый. – А что дальше будет – одному богу известно.

– Как «что будет»? – вспыхнул Аркадий. – Сами же говорите: до Ужура скоро поезда пойдут. Значит, строят дорогу! И достроят.

– Сегодня строят, а завтра опять власть поменяется, и снова неразбериха начнется. Не до стройки будет, – возразил крестьянин.