Гайда!

Еще в начале апреля в газетах появились сообщения о том, что во Владивостоке было убито двое коммерсантов какой-то японской компании. На следующий день японцы, участвующие в войне на стороне Антанты, под предлогом защиты своих подданных высадили в городе десант. Вслед за ними во Владивостоке высадились и англичане, которые опасались усиления Японии в этом регионе.

Действия бывших союзников обеспокоили советское правительство, тем более, что страны Антанты заявили о непризнании ими договора России и Германии. Выразил недовольство в связи с этим и немецкий генштаб. Кроме того, измотанная войной Германия опасалась появления на Западном фронте многотысячного чехословацкого корпуса, который с нетерпением ждала не менее обескровленная боевыми действиями Франция.

Немцы, решив, что после заключения с ними мирного договора в Брест-Литовске большевистская Россия стала фактически союзницей Германии, вынуждали советское правительство пересмотреть ранее принятое решение о переброске чехословацкого корпуса к Тихому океану. Мало того, опасаясь японского наступления на Сибирь, Германия решительно настаивала на срочной эвакуации немецких пленных из Восточной Сибири в Западную или в Европейскую часть России.

Накануне той ночи, когда Аркадий Голиков и Николай Березин патрулировали улицы Арзамаса, в Красноярском Совете ломали головы над тем, как приостановить дальнейшее продвижение чехословацких эшелонов на восток и начать эвакуацию немецких пленных. Такое распоряжение было в правительственной телеграмме за подписью наркома иностранных дел Георгия Чичерина, рекомендовавшего употребить для этого все средства.

В сложившейся ситуации советское правительство потребовало от ЧСНС начать новые переговоры об эвакуации чехословаков, предложив для этого отвергнутый ранее путь – через Архангельск и Мурманск. Легионеры восприняли это предложение как намерение России выдать их Германии и Австро-Венгрии, что вскоре привело к их разрыву с большевиками.

Между тем, как и предполагал Аркадий, эшелоны чехословаков уже растянулись по железной дороге более чем на восемь с половиной тысяч километров. И почти во всех крупных городах от Пензы до Владивостока находились их многотысячные группировки, оказавшиеся чуть ли не единственными организованными боевыми силами в России…

Аркаша забрался под одеяло, когда уже совсем рассвело. Перед тем как уснуть, он успел подумать о том, что в училище завтра – вернее, уже сегодня – не пойдет. Да и вообще его больше туда не тянуло – скорей бы уж каникулы. Надоели все эти нудные уроки. Да и преподавателей хороших почти не осталось. Его любимый учитель Николай Николаевич Соколов больше в реальном не работал – Советская власть назначила его комиссаром просвещения Арзамасского уезда. Конечно, общаться с ним Аркадий не перестал – их теперь связывало нечто большее, чем какое-то там училище.

Некоторых преподавателей – тех, кто состоял в кадетской партии, – еще в январе арестовали да так и не освободили, несмотря на ходатайства разных делегаций. Может, учителями они были и хорошими, но вот с выбором партии ошибку допустили. Кадеты оказались одной из главных партий, которые организовали заговор против Советской власти и назначили контрреволюционное выступление в день открытия Учредительного собрания. Понятное дело, заговорщиков повсеместно арестовывали…

Учредительное собрание, естественно, распустили. Оно и просуществовало-то один день! Об этом все газеты писали. А чтобы недовольные таким решением граждане рты не раскрывали, Военно-революционный штаб на время запретил всякие митинги и демонстрации.

Когда Аркаша открыл глаза, настенные часы в гостиной показывали четверть второго. Лег он около пяти утра, значит, проспал часов восемь, не меньше. И спал так крепко, что даже не слышал, как домочадцы по дому передвигаются. Гостиная, где стоял диван, с некоторых пор считавшийся Аркашиным спальным местом, была проходной, поэтому каждый, кто выходил из других комнат, не мог не пройти мимо него.

Аркаша улыбнулся, представив себе, как тихо, на цыпочках, чтобы не разбудить брата, ходит по комнате Таля, собираясь в гимназию. А уж как Оля и Катя ухитрились не шуметь, даже и вообразить было трудно. Но маленьких девочек он тоже не слышал.

«Кстати, где они?» – подумал Аркаша и, не уловив из детской ни единого звука, решил, что обе гуляют во дворе.

Он снова прислушался. Какой-то шум доносился лишь из кухни. Сначала ему показалось, что это гремит посудой тетя Даша, готовившая обед. От этой мысли у Аркаши даже засосало под ложечкой. Но потом он различил среди общего шума два женских голоса, что-то тихонько – наверное, тоже, чтобы его не разбудить, – обсуждавших.

– Завтра-послезавтра муку будут выдавать по майским купонам, – услышал он голос Дарьи. – Норма еще меньше стала – всего по два фунта на едока. Первый сорт – по рубль двадцать семь за фунт, второй – по пятьдесят копеек. Наверное, стоит взять и той, и другой. Как думаешь? Или второй не брать?

– Тебе виднее, что хочешь, то и бери. Ты ведь у нас хозяйством занимаешься, – прозвучал ответ.