Гайда!

Через несколько минут Аркадий сидел на крутом берегу Теши, которая только-только освободилась ото льда. День был безоблачным, но прохладным. Из-за затянувшейся, холодной весны первая зеленая травка пробивалась лишь на освещенных солнцем лужайках и косогорах. Местами – на песчано-глинистых проплешинах, по краям небольших овражков и прорезавших почву расщелин – тянулись вверх золотые соцветия мать-и-мачехи. Деревьев и кустарников, облюбовавших эти места, было немного: лишь кое-где склонялись к темной, поблескивающей на солнце воде развесистые ивы. Они уже зацвели – на их ветках расселись пушистые серебристые комочки.

«Скоро вербное воскресенье, – глядя на эти комочки, подумал Аркаша, – а там уж и Пасха. Папочка обещал приехать – может, на праздник, а может, и совсем. И что его ждет дома?»

Новая волна яростного гнева захлестнула мальчика, но он знал, что ничего уже не сможет изменить, как бы ему этого ни хотелось, и понимал, что ярость его бессильна. Единственное, что ему оставалось, – дать волю душившим его слезам…

К Пасхе отец не приехал. Тале и Аркаше он написал, что очень занят на службе, но, может быть, в середине мая ему удастся выкроить денек-другой, чтобы повидаться с ними. Про жену Петр Исидорович не спрашивал, как будто и не было ее в его жизни, и, как всегда, просил крепко поцеловать Олю, Катю и тетю.

Лишь на третьей неделе мая в городе, наконец, потеплело. На деревьях распустились первые нежные листочки, покрылись изумрудной зеленью заливные луга за Тешей, вспыхнули маленькими солнышками одуванчики на полянах в березовой роще, где многие арзамасцы, по случаю хорошей погоды, решили провести выходной день. Ребята из Аркашиного класса тоже организовали воскресный пикник. К ним присоединился и пятиклассник Сашка Плеско, которого все звали Шуркой.

– Ничего себе, народу собралось! – присвистнул Колька Калиновский, когда реалисты вышли на давно уже облюбованную ими лужайку. – И на маевке-то столько не было!

– Так тогда холод был собачий, даже снег в низинах лежал, – отозвался Ваня Кислов. – Кому охота сидеть на ветру и болтовню разную слушать! Все эти призывы большевистские и в газетах прочитать можно.

– Кисель, ты бы язык попридержал за зубами, а то как бы их у тебя меньше не стало! – предостерег его Андрей Субботин.

Аркадия тоже задели слова Кислова, и при других обстоятельствах он первым поддержал бы Субботина, но на этот раз решил промолчать. После того, как его мать и брат Андрея перестали скрывать свои отношения, между товарищами будто черная кошка пробежала. Вроде бы и не ссорились, но и близкими друзьями больше не были.

Как-то Субботин пришел в училище с синяком под глазом. Аркадий не решился спросить у него, что случилось. Потом уже Толик Ольшевский ему рассказал, каким образом у их одноклассника появилось такое украшение. Оказывается, брат и отец Андрея подрались, а тот кинулся их разнимать и случайно угодил под чей-то кулак.

– А из-за чего подрались-то? – спросил Аркаша.

– Так Андрюхин брат заявил домочадцам, что разводится с женой и что у него теперь другая женщина, – ответил Толик и, покраснев, добавил:

– Ну, ты понимаешь, о ком я говорю…

Щеки Аркаши тоже вспыхнули, но он промолчал. С тех пор они с Андреем сторонились друг друга, чего нельзя было сказать об их сестрах: Таля и Зина продолжали дружить.

– Субботин, ты тут красными флагами не размахивай – не на митинге, – вступился за тщедушного Кислова Ванька Бебешин. – Это вы с Голиковым большевистскими лозунгами обменивайтесь! Он тоже всех, кто не с большевиками, буржуями и контрой считает.

На этот раз Аркадий не удержался и кинулся на Бебешина с кулаками. Тот тоже сжал кулаки, но между ними встал Шурка Плеско, который был выше и сильнее каждого из готовых сцепиться друг с другом ребят. Правда, характер у беженца-белоруса был таким мягким, что выражение «и мухи не обидит» подходило к нему как нельзя лучше.

– Эй, вы чего распетушились-то, – спокойно сказал Плеско. – Мы что – драться сюда пришли?

Бебешин и Голиков расступились – Шуркины слова охладили их пыл, да и драться, откровенно говоря, никому не хотелось.

Сделав шаг назад, Аркадий заметил, что реалисты – а их на поляне было человек пятнадцать – разделились на три группы. За Ванькой Бебешиным стояли его двоюродный брат Сашка, тоже Бебешин, Димка Вязовов, Ванька Кислов и еще двое-трое ребят. У Аркадия с одной стороны оказался Андрей Субботин, с другой – Толя Ольшевский, сзади, как он предполагал, тоже было два-три человека. Лешка Никольский, Адька Гольдин и Колька Калиновский не примкнули ни к одной из групп и наблюдали за происходящим со стороны. Шурка Плеско, добродушно улыбаясь, остался на том же месте.

Остаток дня прошел спокойно, но невесело. Может, из-за стычки Аркадия с Ванькой Бебешиным, а может, просто было не до развлечений.