Гайдук Станко

Иван снова почувствовал угрызения совести, и все же он старался оправдаться перед самим собой.

«Да, я сказал турку, что священник с кметом ругают его, но ведь это так, к слову пришлось. А вообще Груша хороший человек».

Иван был абсолютно уверен в том, что разговор с субашой останется без последствий. И все-таки ему было не по себе, какое-то странно неприятное чувство томило его. Ему вдруг захотелось бежать от самого себя или уж, на худой конец, излить перед кем-нибудь свою душу.

И тут, словно по заказу, явился Маринко. Он-де шел мимо и решил заглянуть к Ивану. На лице его застыла усмешка — он видел, как Иван возвращался от Груши.

— Бог в помощь, Иво!

Иван от радости вскочил со стула.

— Бог в помощь!

— Зашел вот проведать тебя…

— И хорошо сделал. Садись. Все меня покинули.

В иное время он бы не очень обрадовался приходу Маринко, но сегодня ему нужно было отвести душу. А с кем, как не с Маринко, он может мирно говорить о Груше?

Маринко сел.

— А где Лазарь? — спросил он.

— Пошел к субаше, он звал его.

— Ну-ну… Хороший субаша человек. Другого такого в Черном Омуте я не знаю.

— Хороший, да не для всех, — проворчал Иван.

Маринко уставился на него:

— Кому же он не угодил?

Иван махнул рукой.

— Да уж бог с ними!

Но Иван ошибался, думая, что Маринко можно обмануть. Уж коли тот что почуял, костьми ляжет, а тайну выведает.

— Так кому же, Иван, не нравится субаша? — выпытывал Маринко, пристально глядя на Ивана.

— Не стоит об этом говорить, — отмахнулся Иван.

— Почему не стоит? Почему не хочешь мне сказать?

Иван молчал. В нем опять заговорила совесть.

Тогда Маринко пустился на хитрость:

— Значит, не хочешь сказать?

— Но… — пролепетал Иван.

— Не можешь… Я и сам знаю. Хочешь, скажу? Священнику и кмету. Разве не так?

У Ивана забегали глаза.

— Так ведь?

— Да… им…

— А что им не нравится?

— Кхе…

— Ты слышишь, Иван! Что есть, то есть. Нашла коса на камень… О чем думают эти люди? Пусть-ка они, брат, своими головами рискуют, а не нашими. Ненавидят турок! А кто их любит? Ты думаешь, я от большой любви увиваюсь вокруг них? Чтоб они были так же милы богу, как мне, но ничего, брат, не поделаешь. Я не в силах с ними бороться. А раз я слабее, то надо смириться — ласковый теленок двух маток сосет. А Груша? Груша, брат, словно бы и не турок! Скажи-ка вот сам.

— Конечно… — согласился Иван.

— Разве он не по-человечески обходится с нами?

— Да, да, по-человечески!

— Ты вот разговаривал с ним. Разве не милейший он человек?

— Милейший.

— Разве он не добра желает всем нам?

— Добра.

— Словно вырос здесь.

— Правда!

— А поп и кмет восстали против него?

— Да.

— Только им одним он не по вкусу. А почему?

— Не знаю.

— Тяжко нам с такими старшинами! — завопил Маринко. — Тяжко нам! Неужели им, брат, мало его сердоболия! На кого они точат зубы? Кто в Черном Омуте терпит от турок? Кто? С тех пор как его здесь поставили, мы живем как у Христа за пазухой. Дашь богу божье, кесарю кесарево, десятину аге, шапку набекрень — и пошел! Разве не так?

— Так.

— Так, так! И все это благодаря Груше! А поп и кмет, которые уж, поди, из ума выжили, поносят его. Нет, брат Иво, их слушать нельзя. Они толкнут нас в пропасть.

И Маринко пошел глаголить о других субашах и о тех бесчинствах, какие они творят в своих селах. Воскурив Груше фимиам, он заговорил о Лазаре:

— Будь на его месте другой турок, твоему бы Лазарю несдобровать. Стал бы другой с ним нянчиться! Предоставил бы Станко расквитаться с ним, дескать, больно вы мне нужны! Но этот не такой. Знаешь, что он говорит: «Сотру в порошок это воровское отродье, чтоб не поганил такое хорошее село!» Он терпеть не может дурных людей. Видишь, как он внимателен к твоему Лазе. Ведь он еще мальчишка, а Груша призывает его к себе, учит уму-разуму, дает ему добрые советы. Ты еще всего не знаешь. В тот день, когда Лаза стрелял в вора и убежал в лес, он позвал меня и сказал: «Ступай разыщи этого мальчика, пока его не настиг злодей…» И я целую ночь искал его в лесу. Вот так-то, Иван! Он друг тебе и твоему дому, ты не смеешь плевать на его любовь.

Иван опустил голову и задумался. Слова Маринко попадали прямо в сердце. Он чувствовал, что они справедливы, верил, что турок действительно ему друг и на деле уже доказал свою приязнь к нему.

Однако люди, с которыми он вырос, мрачнеют, лишь только помянешь турка. Они не хотят с ним помириться!

Но, с другой стороны, Груша… Разве Маринко не прав? Разве Груша не сделал ему добра больше, чем все черноомутцы, вместе взятые? Так неужели ж он отвернется от этого человека, отвергнет дружбу, которую он предлагает ему от всего сердца? Нет, нет, это невозможно.

Иван был в полнейшем смятении. Куда податься? С одной стороны, детство, молодость, вся жизнь; с другой — дружба, дружба искренняя, сердечная. Как тут быть? Ноет душа…

Глаза Маринко были прикованы к Ивану. Он смотрел на него, как кот на сало. «Борись не борись, — думал он, — а ты уже мой!»

Иван встал.

— Ты куда? — спросил Маринко.

Иван ничего не ответил. Он стал шагать взад и вперед по горнице. Но Маринко, точно сам сатана, решил во что бы то ни стало заполучить его душу.