Гайдук Станко

В одном конце пищат дети, в другом — охают да ахают старики.

Елица едва улучает минутку, чтоб приглядеть за Петрой. Старушке неможется, хотя никакого недуга у нее нет, просто подкосили ее годы и заботы, и она день ото дня тает, как снег под весенним солнцем.

— Как чувствуешь себя, мама?

— Ничего, доченька! Занимайся делом, обо мне не тревожься. А я уж за внуками пригляжу.

Елица подошла к детям:

— Ступайте к бабушке…

Дни проходили в работе. Вечером съедали скудный ужин и укладывались на сырую землю.

Наступила ночь. Нигде ни звука, лишь один сверчок таинственно поет свою песню, нагоняя на душу еще большую тоску.

Наработавшись за день, Елица спала как убитая. Вдруг Петра подняла голову и стала ее тормошить.

— Елица! Родная!

Елица открыла глаза и спросила спросонья:

— Это ты, мама?

— Да, золотко мое.

— Хочешь пить? Иль озябла? — И Елица сбросила с себя одеяло, чтоб покрыть ее.

— Нет, родная!

— Тебе худо?

Елица встала.

— Садись, дитя мое! Нет… Мне приснился плохой сон!

У Елицы сжалось сердце. Перед глазами у нее пронеслись и поля, и леса, и поле брани.

— Он тебе приснился? — спросила она дрожащим голосом.

— Да.

— Ну?

— Я видела не его, а Сурепа. Подошел он ко мне, положил руку на плечо и говорит: «Ты спишь себе спокойно, а твой сын лежит раненый!» Тут я проснулась…

В эту минуту послышался топот ног. Какие-то люди несли носилки.

Елица окаменела.

— Что это?.. Кто здесь? — спрашивала Петра.

Елица не могла вымолвить ни слова. Люди подходили все ближе. Вот один из них отделился от товарищей и подошел к Елице.

— Что делаешь, Ела? Мать жива?

Это был Станко.

Елица помертвела. Петра хотела было встать, но ноги не держали ее.

— Жива, родимый. Подойди ко мне, я хоть посмотрю на тебя!

Станко поцеловал ей руку.

— А это что?! — вскрикнула мать, показывая на его перевязанную руку.

— Пустяки, мать, ранен.

Лагерь стал просыпаться. Суреп пошел искать свою бабку Стойю.

— А кто на носилках?

— Заврзан… — ответил Станко. — Он тяжело ранен.

Явился Суреп с бабкой Стойей.

— Сюда, бабушка, сюда! Здесь раненые.

Сгорбленная старушка, опираясь на палку, подошла к носилкам.

— Посветите мне!

Суреп вытащил из-за пояса огромную восковую свечу, прижег ее от костра и поднес к раненому.

Заврзан открыл глаза. Старушка склонилась над ним.

— Куда тебя ранили?

— Везде, бабушка.

— Ну… А раны перевязаны?

— Да, — ответил Суреп.

— Погодим до утра. Сейчас не видно. Надо его где-нибудь укрыть, чтоб не застудить раны.

— Вон шалаш…

И Заврзана внесли в шалаш.

— Станко, ты б пошел отдохнуть, — сказал Суреп.

— Я и вправду устал. Прикорну немножко. Увидимся.

Но Петра и Елица не отпустили его. Они принесли в шалаш одеяла и подушки и соорудили раненым такую постель, на какой они еще отродясь не спали.

Петра с невестками ухаживала за ранеными. Всю ее хворь как рукой сняло.

— Они в жару! Смочите тряпки, — распорядилась бабка Стойя.

Через секунду на головы раненых положили мокрые полотенца, и они уснули.

Суреп осмотрелся вокруг.

— Ступайте поспите, — сказал он товарищам, которые принесли Заврзана.

— Тебе тоже не мешает отдохнуть, — сказала ему бабка Стойя.

— Я не устал. Посижу возле них.

Он замолчал. Взгляд его покоился на раненых.

Все стихло. Один сверчок никак не мог угомониться.

* * *

Погода испортилась. После полуночи с Дрины задул холодный ветер. По небу поплыли черные тучи. В просветах между ними мерцали звезды. Они старались сиять как можно ярче, но тучи хватали их, как паук муху.

К рассвету пошел дождь, тот противный мелкий дождь, который пронимает до мозга костей и от которого даже душа стынет…

Иззябшие дети подняли плач. Лагерь пробудился. Все засуетились в поисках прибежища. Грустное это было зрелище. Взрослые стали разжигать костры, чтоб согреть детей и свои застывшие сердца.

Дети по-прежнему плакали, напоминая голодных, тоскующих по матери птенцов.

— Боже милостивый! Подержалась бы хорошая погода! — вздыхали старики.

— Хотя бы денек-другой, пока не настроим шалашей и землянок!

— Какой ужас! Бедная Стака… умирает! — проговорила какая-то старушка.

— Она-то пожила на свете. Вон у Живана единственный сын умирает! — вставил кто-то.

Так вот и шло. Стон и плач сотрясали небо.

— Сам бог, прости меня господи, заодно с турками! — воскликнул какой-то старик.

Шум разбудил раненых. Станко открыл глаза и увидел стоявших у постели мать, жену и невесток. Лица их носили следы недавних слез. Суреп тоже был подавлен.

— Что случилось? Почему все плачут?

— Молчи! — сказал Суреп. — Бог творит свое!

Станко хотел встать, но Суреп удержал его в постели.

— Не вставай! Ты все равно не поможешь… На дворе дождь, а разутые-раздетые люди под открытым небом. Лежи.

Станко опустил голову.

— А почему здесь столько одеял? — спросил он после короткого молчания. — Неси их туда!.. — и здоровой рукой стал сбрасывать с себя одеяла.

— Не согреть ими сердец, — с болью промолвил Суреп.

— Ох! Почему я не погиб! — воскликнул Станко и рухнул на постель.

Затрепетало сердце матери. Станко произнес такие страшные слова, что стон застыл на ее устах. Она молчала.

Станко пришел в себя и увидел ее лицо. Увидел убитую горем Елицу. Из глаз его покатились слезы, и он прошептал: