Гайдук Станко

— Простите… Мне сейчас не до своих ран… Это хуже!

А когда занялась заря, он позвал Сурепа.

— Что? — откликнулся тот.

— За дело!

— Какое?

— Сделайте, что сможете! Лопату и топор в руки! К ночи у людей должна быть крыша над головой.

— Хорошо, Станко, — сказал Суреп и вышел из шалаша.

Снаружи доносился его повелительный голос:

— Ты неси сюда ветки! А вы раздобудьте соломы! Ты что руки сложил? А ну, сношенька, давай-ка поживей! Хорошо! Веди сюда мелюзгу! Ты, бабушка, тоже иди сюда. У вас уже все готово? Хорошо! Давай сюда четырех рожениц! Что, еще две? Их тоже! Так!

Рассвело. Неутомимый Суреп везде поспевал. Он и распоряжался и помогал в работе. Под его началом все работали дружно и слаженно.

А бабка Стойя тем временем промыла и перевязала раны Станко и Заврзана.

— Стойя, сестра, — шептала Петра. — Заживет?

— Кость не раздроблена, а только пробита. Заживет! Он молод, кости молодые — не тужи. Тому тоже лучше. Крови потерял много, но раны не опасные. Будь спокойна! С божьей помощью все обойдется!

— Вправила кость?

— Да… да. И стянула. Будь спокойна.

Снова послышались причитания.

— Что случилось? — спросил Станко.

Елица вышла узнать. Вскоре она вернулась.

— Умер какой-то ребенок… — печально сказала она.

— Несчастный народ! — воскликнул Станко. — Боже, до каких пор ты будешь нас мучить? Позовите Сурепа.

Елица снова вышла. Вскоре она вернулась с Сурепом.

— Есть у людей хлеб?

— Очень мало. Я уже разослал за зерном в Раденкович, Баново Поле и Засавицу. Поблизости отсюда есть две мельницы, там и смелем. Скот тоже пригонят.

— Молодец!

— А сейчас складываем печи для выпечки хлеба.

— Хорошо.

— А еще велю раздобыть котлы, чтоб можно было варить похлебку…

— Обо всем позаботился.

— Работы еще непочатый край. Надо вот построить сарай для муки.

— У всех есть крыша над головой?

— Еще нет. Пока только пристроили слабых и больных. Работаем…

На душе у Станко стало легче. Он посмотрел на Сурепа благодарным взглядом и как бы про себя сказал:

— Теперь я могу спокойно болеть.

— Что делаешь? — спросил Суреп Заврзана, лежавшего с открытыми глазами.

— Слушаю, как ты разумно распоряжаешься. Спасибо тебе!

Прошло несколько дней. Суреп с товарищами поработали на славу. Теперь у всех был кров и хлеб.

Люди устали от ненастья. Изо дня в день дул холодный ветер и сыпал мелкий дождик. Воздух был сырой и тяжелый.

Каждую ночь кто-нибудь умирал; каждую новую зарю встречали причитания.

Между тем раненым становилось все лучше.

Бабка Стойя делала свое дело с необычайной серьезностью. Она знала себе цену и держалась с большим достоинством.

— Стойя, сестра! Ему лучше? — всякий раз спрашивала Петра, когда Стойя меняла Станко повязку.

— Лучше, — деловитым тоном отвечала Стойя. — Молодая кровь, здоровое тело. Выздоровеет раньше, чем мы думаем. Погоди, пока наложу ему чистую повязку…

— Он не останется калекой?

— Нет. Видишь, как шевелит пальцами.

Каждое утро, открыв глаза, Станко спрашивал мать или Елицу, нет ли вестей от побратима. Услышав отрицательный ответ, он смыкал веки и умолкал.

Так прошло восемь дней. Заврзан был уже почти здоров. Он выходил из шалаша и смотрел на серое, облачное небо. Станко тоже поправлялся, но, повинуясь приказу бабки Стойи, пока еще лежал в постели.

На девятое утро явился Верблюд. Станко со страхом взирал на Верблюда, не решаясь спросить, что его привело сюда.

— Не волнуйся, — успокоил его Верблюд. — Все в порядке.

— В порядке?

— Лучшего и желать нельзя! Много турок полегло на наших полях, а те, что остались в живых, уж три дня, как убрались восвояси.

Глаза Станко заблестели радостным блеском. Заврзан и Суреп раскинули руки, словно собираясь кого-то обнять.

— Вот видишь, мы тоже не оплошали. Пришли Карагеоргий и Лука, Стоян и Яков. Ну и задали мы туркам жару! Скоро совсем отобьем у них охоту переходить Дрину. А кутерьма была — словами не опишешь!

И Верблюд пошел рассказывать о боях, о приходе воевод, о храбрости Карагеоргия, который вызывал на себя огонь противника и палил из пушки.

Все слушали затаив дыхание. Раненые чувствовали себя совершенно здоровыми.

— Станко, родимый, ляг, — сказала бабка Стойя.

— Не сердись, бабушка! Его слова вылечат меня скорей, чем все твои припарки.

— Говоришь, всех разогнали? — обратился он к Верблюду.

— Всех.

— Значит, в Мачве и духу турецкого не осталось?

— Нет. Стоян сказал, что народ может расходиться по домам.

— О, слава тебе господи! Мой побратим вернулся?

— Сегодня возвращается. Вечером будет в Парашнице. Шлет вам поклон.

— Поклон? Спасибо ему!

— А завтра придет сюда.

Женщины угостили Верблюда ракией. Немного выпив, он поднялся.

— Куда ты?

— Пройдусь по лагерю, может, кого из своих найду.

— Они здесь, — сказал Суреп.

— Все?

— Все.

— Здоровы?

— Слава богу!

Верблюд сел.

— Раз живы-здоровы, то проведаю их потом.

— А было сражение на другой день после нашего ухода? — спросил Суреп.

— Еще какое!

И Верблюд, от внимательного взгляда которого не ускользнула ни одна мелочь, стал описывать его во всех подробностях.

Он говорил так горячо и вдохновенно, как может лишь человек, видевший все своими глазами. Люди жадно ловили каждое его слово.