Галерея женщин

Поскольку к тому времени я оставил редакторский пост, чтобы целиком посвятить себя собственной литературной работе, мы с ней практически потеряли друг друга из виду и до меня долетали лишь обрывочные слухи о ней. Однако по какой-то неведомой причине, возможно, потому, что она, сама того не желая, все-таки испытывала ко мне некоторую симпатию или тягу, я нежданно-негаданно получил приглашение зайти к ней. Она живет там-то и там-то, ей столько всего нужно мне рассказать о своих путешествиях, впечатлениях, открытиях и так далее. Но я не откликнулся на призыв. Я уже не верил, что эта встреча к чему-нибудь нас приведет, а дружба на расстоянии вытянутой руки мне давно приелась. Короче говоря, я не ответил ей. За время нашей разлуки я внутренне освободился от нее, и меня не соблазняла перспектива вновь превращаться в объект ее критики – хоть открытой, хоть завуалированной. Но не тут-то было! В один прекрасный день она сама робко постучалась ко мне. Зашла узнать, как я поживаю. Ей сказали, что я работаю над новым романом. Она с удовольствием прочла бы его и поделилась своим мнением, если я позволю. Она всегда считала и по-прежнему считает, что если бы я прислушался к некоторым замечаниям… Она не обязательно имеет в виду себя, это может быть кто угодно… Словом, мне определенно пошло бы на пользу обсудить свою вещь не с ней, так с кем-нибудь еще. В душе у меня поднялась буря, я мысленно сразился с ней и нанес ей сокрушительное поражение. Между тем она опасливо бродила из угла в угол, и на лице у нее было написано: «Не строй иллюзий, я просто так зашла, на минуту… Я даже садиться не буду, чтобы ты ничего такого не подумал. Конечно, мне не все равно, глупо было бы отрицать, но это чисто светский интерес…» Чертова баба, выругался я про себя, когда она оставит меня в покое?

А при этом весь ее вид… Внешность! Одежда! Ухоженность! Все настолько обворожительно, что я невольно сказал себе: вот лучшее доказательство, что красивая женщина не может быть настоящим писателем. Какие-то неуловимые флюиды в воздухе… Неужели ее и впрямь волнует только интеллектуальная сторона жизни? Или это ширма? Тогда что прячется за ширмой, если не здоровое чувственное желание? Иначе зачем ей преследовать меня? Но в таком случае для чего она опять морочит мне голову бесконечными рассуждениями о стиле? Для чего мне ее лекция о какой-то там школе, творческой лаборатории, литературном движении, с которыми она, видите ли, внимательно ознакомилась и теперь готова всех осчастливить своими выводами? И снова, как много раз до этого и много раз после, мы уперлись в вопрос, что есть жизнь, мораль, реальность, и, разумеется, не смогли прийти к согласию… Но куда деваться от нежной, бархатистой свежести ее щек, от мягкой округлости шеи и рук, от влажного сияния спокойных глаз?.. Незаметно для себя я с каждой минутой оказывался все ближе и ближе к ней – непозволительно близко, с ее точки зрения. Почуяв опасность в моем маневре, – не иначе как это хорошо закамуфлированная разведка перед стремительной атакой! – Эмануэла замерла на месте, словно на нее столбняк нашел, а потом внезапно засобиралась. У нее дела, надо успеть повидаться с кем-то. Проклятье! В душе я громоподобно предавал анафеме и ее саму, и всю ускользающую пуританскую красоту – на всей земле и на все времена! Будь она проклята! Никогда, никогда больше не подпущу ее к себе! Никогда даже в мыслях не посмотрю в ее сторону! Никогда и ни за что!

Потянулись месяцы молчания, разъединения и демонстративного безразличия. Лишь изредка от нее приходили открытки, когда она зачем-то вспоминала обо мне. Кейп-Код, Квебек, Бретань… Вероятно, я должен был оценить красоту пейзажей. От меня в ответ ни слова, хотя мысли теснились в моей голове. Время от времени в каком-нибудь периодическом издании мне попадался на глаза ее рассказ или очерк, и я не мог удержаться, чтобы не прочесть, как всегда кляня ее за фанатичное упорство в ереси и дико отсталые взгляды.

Потом наступила осень, люди стали отовсюду съезжаться домой, и по разным причинам наше общение возобновилось. Например, в клубе А. устраивали прием, и я был в числе приглашенных. Она тоже пришла – точно серафим в белых одеждах. Как сейчас помню ее просторный, полностью скрывающий фигуру плащ-накидку, который она легким движением развязала на шее, и он упал на пол, – помню, как она перешагнула через него, словно выступила из голубой чаши. Эта случайная встреча произвела предсказуемый эффект, и я не видел смысла скрывать его. Она так же предсказуемо дала задний ход и спряталась в своей раковине, пообещав, впрочем, на днях заглянуть ко мне. (Не бывать этому, твердо сказал я себе и покинул сборище.)