Галерея женщин

Потом пришло письмо с ее новым адресом. В порядке эксперимента она сняла квартиру в новой типовой застройке в Ист-Сайде. Чудесная атмосфера. Я непременно должен прийти и посмотреть, что делается для улучшения жизни простых рабочих, населяющих эти дома. В физическом отношении (о прочих мы умолчим) она ощущает себя одной из них. Сейчас она как раз собирает «материал», так сказать местный колорит, на базе которого впоследствии планирует написать серьезный роман (еще бы, фыркнул я) из жизни обитателей городских трущоб. На этом месте меня прямо подкинуло. Да что знает о жизни эта холодная рыба, эта трусливая овца!..

Хотите верьте, хотите нет, но воспоминания о белом платье, о прекрасном, как весенний цветок, лице, о грациозной фигуре в тот вечер, когда я встретил ее в клубе А., сделали свое дело, и я поехал в Ист-Сайд. Дополнительным толчком послужило ее второе, намного более дружеское по тону письмо. У нее такое необычное, но по-своему восхитительное жилье. Ничего общего с Вашингтонской площадью! Из окон прекрасный вид на башни Уильямсберга[42] и манхэттенские мосты; вдалеке что на севере, что на юге торчат верхушки высотных зданий. А огни на Ист-Ривер! Да и сама река – просто загляденье. У нее последний этаж, но пока никто не отважился выйти на крышу. Здесь столько воздуха, такая красота и тишина! Она сама приготовит ужин. А после можно было бы вместе посидеть на крыше, полюбоваться видами с высоты. (Она ни словом не обмолвилась о студентке-медичке, с которой делила квартиру, как и о том, что ее комнаты обставлены в лучших традициях Вашингтонской площади – картины, книги, какая-то взятая напрокат скульптура и прочее в том же роде.)

Я отправился в путь, как зачарованный глядя на толпы людей, вываливших на улицу в душный июльский вечер. Казалось, лето, словно мотылек с бархатистыми черными крыльями, порхает возле лица. С ее крыши действительно открывался вид на море огней и далекие башни. А звезды своими лучами доставали до фонарей вдоль реки. Эмануэла в простом белом платьице из тончайшего бумажного муслина и переднике цвета зеленого яблока по-хозяйски сновала туда-сюда. Она и впрямь приготовила мне ужин, между делом развлекая меня беседами об искусстве. Потом мы вышли на крышу, и я прослушал рассказ об удивительных столкновениях с реальностью, которую в данном случае олицетворяли бедняки-евреи, с утра до ночи гнувшие спину на фабриках и в мастерских с потогонной системой труда: сейчас они там, внизу, пытаются глотнуть «свежего» воздуха на грязных, вонючих улицах. Я разомлел. Никогда прежде я не видел ее такой сердечной, по-девичьи оживленной, по-человечески доступной и отзывчивой и в то же время такой экзотически-прекрасной. Мне показалось, что она искренне расположена ко мне, что между нами наконец возникла душевная близость.

Так что в итоге, спросите вы, чем закончилась ночная вылазка на крышу? От избытка чувств я в какой-то момент не выдержал, схватил ее в объятия и хотел поцеловать. Но она, по своему обыкновению, начала брыкаться и отталкивать меня с криками: «Нет! Прекрати! Пожалуйста, не надо! Я не люблю, когда ты такой! Перестань, ради бога!» – и наконец вырвалась, сверкая глазами и фыркая, как драчливая кошка. Вот дура! Чего ей надо? Сама-то знает? Нет? Какого дьявола было все затевать? Поужинать и разойтись? Зачем эти письма, муслиновое платьице, игривый зеленый передник? Зачем все это кокетство – ради никчемной болтовни? Позвала бы тогда уж и соседку-медичку, и еще пять-шесть кумушек, чтобы все было чин чином!

Любые попытки урезонить ее все равно ни к чему бы не привели – упрямства ей было не занимать. От нее веяло холодом. Если я не могу держать себя в руках, ничего не поделаешь. У нее и в мыслях не было того, о чем я подумал… судя по моей выходке. Ни в мыслях, ни в страшном сне! Она никогда не рассматривала меня в таком плане. Это совершенно исключено. Да, я нравлюсь ей – за мой ум (а вовсе не за красивые глаза и даже не за мои книги, как вы понимаете: к книгам у нее тоже есть претензии, недотягивают они до искусства). Но если я не согласен видеть в ней доброго друга и единомышленника, который всегда готов поговорить по душам, и на которого во всем можно положиться, и с которым я мог бы обсудить… Короче, я хлопнул дверью, на прощание сказав ей – и себе самому, – что это конец. Не надо мне ее писем и вообще ничего мне от нее не надо. Пока я шел по людным улицам, в голове тупо стучала горькая мысль: вот и все. Хотя бы один-единственный поцелуй… Хотя бы раз она прильнула ко мне с любовью! Она… Изысканный, свежий, благоуханный цветок!.. Я нахмурился и пожал плечами. И в течение всех последующих дней я снова и снова пожимал плечами.