Галерея женщин

Последовал долгий разговор о химии, физике и физиологии: Жак Лёб, Мечников, Уильям Крукс, Кюри, Ле Бель, Алексис Каррель… Не перечесть всех тех, кто уже тогда поражал воображение мыслящих людей своими научными открытиями. Много всего перечитав и передумав с нашей последней встречи, я стал лучше понимать Эмануэлу и впервые осознал, что она так и не избавилась от мировоззрения, сформированного ее родителями и американским Средним Западом в целом. Несмотря на свою ученость и жажду знаний, она сохранила «чистоту мыслей», если выражаться ее языком, а точнее говоря – недостаточную их широту, чтобы прийти к пониманию, которое не делит мир на чистое и нечистое и принимает его целиком. Провинциальный Уитон, юные годы в чопорной школе для девочек, заведомо ограниченные попытки расширить кругозор в одном из наших так называемых университетов, сотрудничество с респектабельными периодическими изданиями и знакомство с общепризнанными писателями, издателями и даже учеными… Я почувствовал, как прочно все это сидит в ней, прямо или косвенно влияет на нее, не дает ей раскрепоститься.

Несмотря на общее потепление с ее стороны, проявлявшееся в мелких оттенках манеры и тона, меня раздражало, что при всей ее образованности, в ее тридцать или тридцать один, механизм продолжения рода по-прежнему заводит ее в тупик и оскорбляет ее достоинство. Нельзя, видите ли, согласиться с тем, что жизнь уходит корнями в темные и мутные глубины! Какая ахинея! Вот уж поистине «глубины»! Сколько можно нести эту чушь – с ее-то женской красотой и полной, надо думать, пригодностью для того самого, от чего она годами шарахается!

Было и еще кое-что. Принимая ее приглашение – и позже, непосредственно общаясь с ней, – я нюхом чуял, что она позвала меня для разрешения какого-то внутреннего конфликта между чувственным и пуританским началами в ее природе, то есть попросту использует меня, и от этого мое раздражение только усиливалось. В первые часы после приезда, пока мы обходили все лавки в городке и потом ехали в двуколке к ее очаровательной «студии», я поглядывал на нее с подозрением и даже, не скрою, с тайным осуждением. Такая красавица – и такая чудачка! Чокнутая, если называть вещи своими именами. Раз навсегда застывшая в дорогих ее сердцу условностях и страхах. Однако теперь по велению разума – отнюдь не тела или эмоций! – рискнувшая наконец связаться с мужчиной, да не с кем-нибудь, а со мной, которого столько лет отвергала по морально-этическим соображениям и от которого столько раз ускользала, убедительно демонстрируя гнев и отвращение. О боже! Неприступная красавица сподобилась позвать меня в укромный уголок. Для чего, хотелось бы мне знать? Знает ли она сама, даже теперь?

Как вскоре выяснилось, девичьи ужимки остались при ней, невзирая на весь псевдолиберальный антураж. Она поспешила объяснить мне, что Сигрид, ее прислуга, известна всем своей религиозностью. Кроме того, Эмануэла уже договорилась с хозяйкой домика – которая, к слову сказать, и одолжила ей двуколку встретить меня на станции, – что я поселюсь в шатре у реки… Между прочим, этот шатер в березовой роще в прежние годы снимал на лето один известный художник… Да, а еще сегодня вечером к чаю и завтра к обеду она ждет гостей. (Какая предусмотрительность, подумал я, пока она перечисляла всех поименно.) Но что мне за дело? Я запретил себе злиться. Так или иначе, я не планировал здесь задерживаться. И все же я мысленно обозвал ее дурой. Может быть, сразу сказать ей «до свидания» и уехать на ближайшем поезде?

Однако я передумал. Стоило забираться в такую даль, чтобы пороть горячку! К тому же место и правда было изумительное. В то время я работал над серией биографических очерков и один черновик прихватил с собой. Рядом с шатром протекала очень живописная быстрая речка, и как раз со стороны речки был натянут парусиновый тент. На подстриженной зеленой лужайке под тентом мне был приготовлен стол с рабочим креслом. Внутри имелись полки с книгами, и я заметил среди них весьма любопытные. Позади широкого луга, окружавшего домик Эмануэлы, высился лесистый холм, от которого вечерами веяло свежестью и прохладой. Группы раскидистых, издалека почти черных сосен перемежались гигантскими валунами и пятнами нежно-зеленого цвета. Решено: остаюсь! Какая мне разница, что там она думает и как поступает? Да пусть делает что хочет! Если меня будут кормить, как обещали, пробуду хотя бы до понедельника или вторника. В городе сейчас жара. А Эмануэлу вместе с ее друзьями можно попросту игнорировать. Она совсем запуталась в своих метаниях и неудовлетворенности: ждет, что я силой возьму ее на манер пещерного человека и разом избавлю от затянувшегося и, возможно (кто ее знает!), мучительного самоограничения – убью дракона, который не пускает Спящую красавицу в мир ее запретных грез. Ну уж нет, никаких драконов я убивать не стану. По мне, так пусть себе спит дальше, ныне и во веки веков.