Галина Волчек как правило вне правил

На ее территории настоящее держится прошлым. Актуальность читается даже в классических вещах, и, принимаясь за своего любимого Чехова, она всегда учитывает то, что происходит на улице, пытаясь разобраться, куда и с какой силой дуют ветры. Когда для многих художников модно было жить темой плохой советской власти и тем, как ее подлость мешала жить, Волчек в своих самых социальных спектаклях в первую очередь ставила не декларированный вслух вопрос: «А как мы все наследили на этой планете?» Поэтому у нее нет правильных героев. Нет плохих и хороших людей. И каждый, в том числе и она, несет вину за то, что жизнь такая несовершенная.

Любая женщина — Герой Советского Союза или главный режиссер театра — играет сама с собой в прятки, если не задумывается о своей бабьей доле. Галина Волчек — типичная женщина — с собой в прятки не играет и на мой вопрос, не считает ли она, что театр сломал ей женскую судьбу, однозначно отвечает: «Нет».

Нет? Если бы не театр, она бы не доходила до невменяемости и в бессознательном состоянии не захлопывала бы перед мужем дверь репетиционного зала.

Если бы не театр, она тщательно и терпеливо строила бы свой дом, а не театральный.

Если бы не театр, она не возводила бы между собой и ирландским артистом стену из принципа — никогда не иметь отношений с артистами.

Если бы, в конце концов, не этот проклятый театр, не деливший сутки на рабочее и личное время, она имела бы больше возможностей для устройства личной судьбы.

Именно театр развил и культивировал в ней качество, отпугивающее любого мужчину, — силу. Она чем дальше, тем больше производит впечатление сильной леди, которая все может. Для такой горящая изба, кони на скаку — это сущая ерунда по сравнению с тем, что она умеет — достать деньги на содержание театра, выстроить сложнейшие комбинации и врагов сделать друзьями. Дружить с властями, не теряя при этом честь и достоинство. И всех объединять воспоминанием о прошлом театре, управляя игрой амбиций и страстей в непростом театральном организме.

Если бы не театр…

Но если бы не она, то театр вообще и «Современник» в частности… Первый, наверное, был бы очень и очень обделен. А второй — кто знает, существовал ли бы он вообще.

— И вы утверждаете, что театр не поломал вам жизнь?

— Нет, не поломал. Я принимаю это как судьбу. Я знаю, что плохого мне сделал театр, — он испортил мне здоровье. А судьбу — нет. И мыслей таких никогда не было.

— А какие мысли есть?

— Разочарование есть. Мысль, что не люблю себя, как любят себя артисты.

— Может быть, вы все-таки не артистка?

— Может быть. Бывают моменты, когда я точно знаю, что я обидчик. Любой человек, который руководит коллективом, распределяет роли, повышает или не повышает зарплату, — уже обидчик по положению. На самом деле я себя обидчиком не считаю. Иногда я кожей чувствую ненависть и злобу своих коллег. Но и это не может испортить моей судьбы. Она такая, какая есть.

И тут же без паузы переходит к монологу, который, если бы прозвучал со сцены, отражал бы положение русского театра в начале XXI века:

«Анфиса». Костомаров — Владислав Ветров, Анфиса — Марина Неелова

— Театр всегда был для артистов местом, куда они подсознательно стремились и ради которого могли бросить съемку, любую халтуру, но всегда быть на открытии сезона. Сейчас поменялись все приоритеты, все изменилось. И не потому, что артисты плохие, а потому, что реалии жизни подвели их к этому. Антрепризы, сериалы, реклама… Стало невозможно ставить спектакли, так как надо ориентироваться только на тех, кто не работает на стороне. Это катастрофа, и я ее ощущаю кожей. Если раньше я думала, что моей жизни хватит, чтобы дожить в этих реалиях, то сейчас я вижу ледник, который несется на наш театр и сметет его.

В самом деле, она сама выбрала судьбу, и этот брак с театром точно не по расчету. Театр принес Галине Волчек и известность, и славу, и всенародную любовь. Но кто подсчитает, чего он ее лишил? Этого никому знать не дано — сильные женщины умеют жалеть лучше других, но сами жалости избегают.

2002 {МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК». СЦЕНА}

Свет, сквозь который, кажется, струится дым. На голубом фоне черным силуэтом медленно поднимается, как на подушке, автомобиль. В нем трое мужчин и девушка. Она прижалась к одному из них. На водителе — шляпа, залихватски сдвинутая назад. По мере подъема музыка, начавшаяся протяжно, нарастает, становится объемной.

На лицах пассажиров авто застыло счастье.