Галина Волчек как правило вне правил

Это финал самого большого театрального проекта Галины Волчек «Три товарища». Что и говорить — она умеет ставить красивую точку в своих спектаклях. В финалах художник Волчек находится в полном противоречии с Волчек-женщиной. На сцене она так же невероятно эффектна, празднична и порывисто эмоциональна, как невероятно медлительна и спокойна в жизни. Она мастер красивой точки, неповторимого жеста, который, как правило, носит монументальный характер. Во всяком случае, с ее финалов можно лепить скульптурные группы.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Финалы — это не штучки, не фокусы. В финале любого спектакля, если человек способен на покаяние, раскаяние, я обязательно его поднимаю. Даже если он к этому не готов, но вот-вот что-то изменится в нем, я все равно смотрю вверх. Увожу от бытовой — негативной или позитивной — точки.

В этой фразе вся ее жизненная и творческая философия — Галина Волчек, прочно стоящая на твердой земле, устремлена в космос. Независимо от того, что она ставит — психодраму о проститутках или чеховские «Три сестры», как будто все из кружева. Вот они — три московские барышни, волей судьбы заброшенные в затхлую провинциальную жизнь, застыли на выгнувшемся горбом мосту из металла и напряженно вглядываются вдаль. А может быть, в прошлое? Или в будущее? Не знаю, выверяла ли Волчек с линейкой разворот тел, ракурс лиц, наклон хорошеньких головок, но пластика женского трио на мосту в «Трех сестрах» полна невыразимой печали. Эту эмоцию она поддерживает и развивает в сторону нереальности, того самого любимого ею «было — не было».

— В космос, — говорит Волчек, поддерживая «полет» своих героинь музыкой, холодным призрачным светом, пластикой, придающей им что-то внеземное.

Ощущение подъема очевидно, и когда рушится конструкция советского периода в «Мурлин Мурло». Под хорал, выросший из плебейского мотивчика, к ногам героев летят бюсты советских вождей, лозунги, панцирные сетки кроватей… Но падшие личности, жизнь которых протекает в доме с видом на помойку, как будто бы отрываются от земли.

Героев «Вишневого сада» Волчек словно растворяет в пространстве, выстроив их по авансцене в темных накидках и убирая свет с их лиц.

ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Куда они исчезают, я не знаю. Но знаю, что этот класс, эта порода уходит в небытие. И куда она придет? Я уверена, что куда-то наверх.

Финалы она усиливает скульптурным эффектом. Складывается ощущение, что на сцене режиссер ставит памятники своим героям. «Три товарища» застыли в автомобиле. На голубом фоне черным силуэтом медленно поднимается, как на подушке, автомобиль. В нем трое мужчин и девушка. Она прижалась к одному из них. На водителе — шляпа, залихватски сдвинутая назад. По мере подъема музыка, начавшаяся протяжно, нарастает, становится объемной.

На лицах пассажиров авто застыло счастье.

«Запомните их такими», — как будто говорит Волчек.

Много эмоциональной и исторической информации она заложила в финал «Крутого маршрута». Шеренга заключенных женщин в суконных арестантских робах, с просветленными лицами глядя из-за решеток, с неслыханным энтузиазмом поет: «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля».

Так в сталинских застенках встречена весть о назначении интеллигентного Берии на пост наркома внутренних дел вместо плебея Ежова.

— Смотри, смотри, лицо интеллигентное, в очках.

— Девочки, ура Берии!

— Да здравствует товарищ Берия!

И хор радостно распевает про утро, которое нежно красит… Стройность пения приумножает скорбь зала при виде опускающейся решетки. Она вот-вот рухнет, отгородив женщин от мира, от прошлой жизни.

Сценический памятник по желанию Волчек меняет персонификацию. Персонажи превращаются в артистов, осмысливающих события, в которых они никогда не существовали.

Свои скульптурные символы она сопровождает музыкой, палитра которой так же полярна, как особенности характера режиссера, — от полифонии до невыносимой тишины, до того самого неформулируемого звука, который так упорно на репетициях ищет Галина Волчек.

Откуда взялись эти маниакальные устремления вверх и страсть к большим формам? Она не знает, какую эстетическую базу подвести под свои пристрастия.

— Знаешь, я много лет отдыхаю на Кипре, в одной и той же гостинице. Мы завтракаем на террасе, часть которой находится под крышей, а часть — под небом. Я заметила, что я всегда сажусь только за столик под небом. Я не выношу закрытых помещений, и не потому, что страдаю клаустрофобией, вовсе нет. Мне просто надо видеть окно, форточку, просвет.

Вполне понятно, что женщина, испытывающая мучительную тягу к небу, не может мыслить малыми объемами. И от постановки к постановке расширяет их, похоже, не соизмеряя свои возможности с поставленными целями.

«А вам не страшно снова строить город на сцене, ввязываться в громоздкую и затратную производственную историю?» — хочу спросить ее, но осознаю бессмысленность вопроса. Масштаб ее личности диктует масштаб спектакля. Этой личности тесно в маленькой лодке. Она хочет строить «Титаник» в надежде, что тот, отпущенный в плавание, не столкнется с айсбергом.

2018 {МОСКВА. ЧИСТЫЕ ПРУДЫ}