— На первых порах он действительно брал наших с собой, звал их. А дальше — по надобности и без — артистов переманивали, и это был не Ефремов, а его окружение. Никогда не забуду, как ушел Петя Щербаков. Был спектакль «Вирджиния Вульф». Перед тем как мне сесть на грим, он говорит: «Я ухожу». Не знаю, как я доиграла спектакль… Или уже в новейшей истории Яковлевой, и не только ей, предлагали перейти во МХАТ.
Может, я несправедливо обвиняю кого-то, а не его. Но я с этим уйду из жизни.
— А каким был его последний год?
— Он все про меня понимал. Неважно, часто или нет мы общались. Было другое — внутреннее родство и понимание, ощущение близкого человека.
Последний раз мы виделись на приеме в Кремле по случаю Девятого мая. Нас посадили за разные столы, и я исстрадалась: он сидел не там, где мы. Я подсылала к нему людей. Все его звали к нам. В конце концов сама пошла к нему ненадолго. Нет, с годами он не менялся. Получать удовольствие от одежды, от еды — это было не его. Всего его гурманства хватало на то, чтобы сказать: «Пойдем в ресторан. Там суп хороший, с мясом. Будь голодной». Все площади внутри у него были заняты одним — перестройкой театра.
Олег Ефремов все знал про свою ученицу-максималистку. На ее 60-летии он вместе с Софьей Пилявской и Татьяной Лавровой поднялся на сцену. Неловко отдал букет и, так же неловко приглаживая вперед редеющие волосы, произнес речь, на речь совсем не похожую.
— Галя, я бы так сказал, выделялась из всей нашей компании. Выделялась своим способом мышления, отношением к искусству — удивительным, таким актерским, так бы я сказал. Поэтому ей так всегда было трудно. Ее не могли многие воспринимать, понимать так, как должно было понимать.
Она удивительно могла предугадывать, предощущать время. Пророчествовать в какой-то степени. Когда мы только возникали, начальство мне говорило: «Ну что же это у тебя за студия? Одни же евреи — Евстигнеев — еврей, Кваша — еврей, этот, ну как его — тоже…» И выделяли одну Галину Волчек: «Ну может быть, Волчёк нет…» Я долго не понимал: почему? Ну что такое? И наконец до меня дошло — они же все были под впечатлением «Вечно живых», и они видели твою Нюрку-хлеборезку. Ты понимаешь? И она была им близка. Но ведь я хочу сказать, почти сорок лет прошло. Как же ты и наше время предугадала в этой роли? Это может не просто художник, а художник, имеющий особые качества.
Трудно тебе было держать нос вверх. Да при твоем еще и характере. Потому что ты, как никто, всегда понимала, что такое театр, и что главное в театре, и с чем это связано в театре. Кроме автора, писателя, и так далее. Вот с этим самым неповторимым, самым высоким, самым необъяснимым искусством актера, которого ты всегда чувствовала потрохами, другой половиной мозга, которой мы давно не работаем. А ты, очевидно, работаешь именно этой половиной. То есть когда интуиция и все остальное вдруг соединились.
Вот говорят, она любит актеров. Да можно и ненавидеть актеров, и вообще это жуткое, страшное искусство, которое сопряжено с муками и с необходимостью постижения души собственной, души партнера, души народа, в конце концов. И как это непросто и мучительно сложно.
Поэтому я освобождаю тебя от всех мук, от неприятной критики. Галя, поверь мне, уже в этом возрасте ты должна знать истину — ты на единственно верном пути в понимании и ощущении вообще искусства. А мы все — нет.
1979
{МОСКВА. «СОВРЕМЕННИК»}
История «Современника» с момента его основания до развала СССР — история острых взаимоотношений с органами государственной безопасности. В архивах КГБ до сих пор наверняка хранится не одно дело и на всю труппу, и на отдельно взятых персон. Одно из них датировано 1979 годом, и фигурируют в нем Валентин Гафт, Игорь Кваша и другие.