И знакомым мне жестом она снова вытаскивает из пачки тонкую сигарету и делает это так же лениво-элегантно, как и ее подруга Галина Волчек.
1983
{ВЕЙМАР. НОМЕР В ГОСТИНИЦЕ «ЭЛЕФАНТ»}
В 1983 году Галина Волчек поставила «Вишневый сад» в Германии, где выступила в роли большого мастера… переписывать судьбы и путать карты, кем-то до нее аккуратно разложенные.
Нельзя сказать, что чужую игру она разрушает сознательно. Вовсе нет, она с легким сердцем отправлялась тогда в Веймар на постановку, точно зная, какой плацдарм приготовил для нее интендант (по-нашему, директор) местного театра, «обхаживавший» Волчек два года. Плацдарм скорее походил на мягкий ковер, в котором утопала бы любая режиссерская душа. Интендант достал у городских властей серьезные субсидии — это раз; и два, а может быть, это было важно в первую очередь — на роль г-жи Раневской была назначена прима театра Барбара Лотцманн, под громкое имя которой отцы города и дали денег.
Так что режиссеру из Москвы оставалось немного — посмотреть артистку в нескольких ролях и начинать высаживать свой «Вишневый сад».
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Пришла в театр, интендант сказал: «Сегодня вы увидите вашу героиню». И я увидела профессионалку, но… если можно было найти все диаметрально противоположное тому, что нужно мне в Раневской, все оказалось в этой индивидуальности. Она была сильная, мощная, она как будто не двумя, четырьмя ногами стояла на земле.
В антракте Волчек нервно курила, понимая, что ситуация по всем статьям складывается неприличная, и прежде всего по ее вине, — ее ждали, исключительно хорошо приняли, власти выделили деньги именно под эту артистку, а артистка, видите ли, не подошла капризному режиссеру. Осознавая двусмысленность своего положения, она принимает решение смотреть подряд весь репертуар театра. И вот на одном из спектаклей…
ГАЛИНА ВОЛЧЕК: — Я увидела артистку, которая не произносила ни слова. Но я поймала себя на том, что не смотрю ни на первый план, ни на главных героев, а слежу только за ней. Актриса была черноволосая, с огромными черными глазами, тонкой-тонкой шеей и таким растерянным взглядом, ищущим выхода неизвестно из какого положения. В антракте я спросила директора: «Кто это среди массовки?»— и описала актрису. «Да никто», — говорит он. «Как никто?» — «Ну никто», — посмотрел на меня с раздражением. И было отчего.
А дальше, как часто в ее жизни уже случалось, последовала цепь молниеносных действий. Переводчица от имени Волчек пригласила актрису в гостиницу.
— Вы принесли пьесу? — спросила Волчек, когда та переступила порог номера. Она не ждала ответа: видела, что та даже «да» произнести не могла. — Расскажите, кто ваши родители, я хотела бы…
По мере того как она говорила, лицо черноволосой становилось все более испуганным. А Волчек как будто не замечала паники в огромных черных глазах и продолжала:
— Начнем вот с этого места. Грехи мои… Вы готовы к такому эксперименту?
— Я не знаю.
Сильвия Куземски — так звали актрису — рассказывала о себе, читала чеховские монологи, которые Волчек знала наизусть. А та мысленно уже перекрашивала смоляные черные волосы в пепельный цвет, делала грим… остальное она решила довершить с художником Зайцевым, который должен был вскоре подъехать в Веймар. Оставалось немного — объясниться с руководством театра, что Волчек и поспешила сделать: оттягивать встречу с непрекрасным было не в ее правилах.
Диалог состоялся короткий, но по эмоциям сильный. Когда Волчек произнесла фамилию Куземски вместо Лотцманн, интендант зашелся от хохота, оценив это как сомнительную шутку. Когда же понял, что это такая же шутка, как он не главное лицо театра, — он закричал, именно закричал: «Нет!» Волчек пустила в ход все свое обаяние и призвала на помощь дипломатические способности, просыпавшиеся в ней почему-то только в экстремальной ситуации. А в данном случае — перед лицом международного скандала.
— Я сама поговорю с Барбарой. У меня насчет нее есть идея — я хочу предложить ей роль Дуняши.