Однако комплекс отпрыска знаменитых родителей уже было не остановить, как заразную болезнь, и временами он проявлялся наивно и нелепо. Когда отец подвозил Дениса к ВГИКу, тот требовал остановить машину за километр до института.
— Может быть, я все-таки тебя довезу? — настаивал Евстигнеев.
— Нет, я выйду здесь.
— Подожди, ну что ты бесишься?
— Не надо, я сам дойду.
— Но ведь идти полчаса. Ты опоздаешь.
Спорить было бессмысленно. Парень был несказанно рад, что рядом не было матери. А та как будто самоустранилась от такого важного момента в жизни сына. Репетировала, не выходила из театра, еще раз доказав правоту своей свекрови: театр для нее — это дом, а дом — вообще непонятно что. Участие Волчек в поступлении сына свелось к тому, что ее завлит Боголюбова написала шпаргалки к письменному экзамену по литературе. Но прокололась — тема оказалась другая.
Довольно быстро Денис Евстигнеев доказал, что он самостоятельная единица, — через год после окончания ВГИКа он уже получил приз за лучшую операторскую работу на картине «Такси-блюз». Через несколько лет начал заниматься режиссурой. Судя по его картинам, он унаследовал от матери любовь к реальному театру с его органичными историями и органичным существованием в них актеров, не выносит искусственных построений. Казалось бы, общая с сыном природа взглядов на суть и предмет искусства должна радовать ее. Однако отношения матери с сыном на профессиональной почве — источник постоянных споров.
1973
{МОСКВА. ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ КУЛЬТУРЫ}
Страшная реальность цензуры, как в театре абсурда, имела комическую изнанку. Здесь вырабатывались свои правила игры с парадоксальными ходами и комбинациями. На каждую уловку в «Современнике» имелась своя. Олег Ефремов первым преподал уроки борьбы с чинушами. Он просто-напросто симулировал сердечный приступ, и никто не хотел быть палачом на фоне «неотложек» и врачей у тела основателя «Современника». Ефремов наверняка хохотал в душе над серьезными лицами, обескураженными его «приступами». Волчек оказалась из прилежных его учениц и в антицензурном деле приобрела категорию аса.
Она знала, что защиту надо выставлять стремительно и дерзко и действовать как наследники большевистского дела: сразу захватывать телефон, телеграф и мосты. Правда, до телеграфов с мостами дело не доходило, а вот главный телефон — правительственную «вертушку» — Волчек, Ефремов и Шатров однажды взяли.
Еще в своей стратегии Волчек опиралась на безусловные авторитеты. Справедливости ради стоит сказать, ей редко кто отказывал. То, что произошло в главке по культуре на обсуждении спектакля «Балалайкин и Кo
» по Салтыкову-Щедрину в инсценировке Сергея Михалкова, производило впечатление спектакля, где все заранее было расписано по нотам. Хотя Волчек уверяет меня, что заранее никто ни с кем не договаривался и каждый раз все происходило спонтанно.В тот день Михалков, орденоносный автор Гимна СССР, вхожий в любой кабинет, дождался, когда все усядутся за стол заседаний. Когда напротив у стены свои места заняли Волчек, Табаков и художник Сумбаташвили, он вдруг резко распахнул дверь, стремительно вошел, и его высокий заикающийся голос разорвал напряженную тишину:
— Н-н-у что? Д-давно самодержавие не получало т-такого сокрушительного удара?
Неозвученное «браво» заслужил старейшина михалковского клана, и благодаря ему спектакль состоялся. А маленькие перепуганные начальники, отвечавшие за благонадежность «Современника», получили от него блестящий аргумент в разговорах с начальниками более высокого ранга: «Давно самодержавие не получало такого сокрушительного удара!»
Константин Симонов, к тому времени тяжело болевший, откликнулся на ночной звонок Волчек.