Галинословие

Зинаида Степановна готовит много, но не традиционную кухню, по которой соскучился, а современные салаты из покупных продуктов. Рецепты того, что пекла баба Аня, утрачены. О пышках, о белом квасе, о тонких прозрачных каравайцах остаётся только мечтать. Все они готовились из того, что выращивалось в деревне. Готовились в печи, в чугунках, в бочках. Ничего привозного, упакованного, магазинного традиционная кухня не содержала и оттого со временем стала мифической – приобрела ореол сказочности и сакральности. Так быстро быль превращается в сказку, а, значит, и русские сказки – это быль. Перемены затронули и хозяйство – огород на четыре пятых порос бурьяном, со двора исчезли кошки, куры, собаки, поросята, а сам двор с сараями и погребами покосился и опустел. Даже колодцы и колонки, когда-то вдоль улицы торчащие из земли, почти исчезли, а за проведённую в дом воду теперь нужно платить. Явный упадок кое-как скрашивает клубника, ею усеяно всё внутреннее пространство двора – в палисаднике некуда ступить из-за цветов, а во дворе из-за ягод.

Зинаида Степановна, единственная из сестёр, оставшаяся в деревне. После смерти бабушки она оказалась последней связью с детским раем – она в нём живёт, и пока тикает её сердце, рай остаётся открытым. Как двое школьных друзей хранят мой московский дворик, так и тётя Зина стала хранителем деревни – моей личной древней Руси. Мне не по себе от мысли, что когда-нибудь белоснежный дом с синими ставнями будет заколочен. Этого нельзя допустить.

Уговоры позавтракать стали ежедневным нашим с тётей пререканием.

– Тёть Зин, обычно жёны от недостатка любви пытаются закормить своих мужей. Так, чтобы они пошевельнуться не могли, чтобы не дышали и не мешали.

– Ктой-т тябе такую ерунду сказал? Ты мой любимый племянник, и голодным по гостям ходить не будешь.

– Вот-вот, куда ни зайди, закормят. Ты хотя бы не мучай. По пять раз на дню теперь что ли обедать?

Тётка уступала в одном, но тут же поучала в другом:

– Ты что на молитву неумытый встал? Сперва умойси, а потом молись.

На всё у неё свой особенный взгляд, на всё находится замечание, а самым ярким и необычным является её отношение к учёбе. После её слов «в школу только дураки ходють, а умным там делать неча» глаза местных подростков радостно округляются, и они запоминают их на всю оставшуюся жизнь.

Тихая речка остаётся как в детстве ежедневно нарушаемым табу – после недолгих споров я вырываюсь за калитку, пройдя десяток домов, сворачиваю налево и спускаюсь по дороге до казённого моста, пересекаю ручей и выхожу на луга. Одновременно с бесконечным простором, открывающимся за полосой деревьев, внимание моё захватывает гул насекомых. Комары, слепни, мухи проносятся мимо с писком и непрерывным жужжанием. В этом гудящем мире все они заняты, все торопятся по делам, трудятся, и лишь один я праздно расхаживаю по их вселенной. В первые мгновения отмахиваешься от них, раздражаешься, прихлопываешь на ногах, пытаешься избежать укусов. Напрасная борьба прекращается только после того, как три-четыре места на открытых участках тела расчёсаны и заляпаны слюной. Зуд стихает, насекомые больше не тревожат, а внимание тянется к камышовым и глиняным заводям. То утка бултыхнётся в воде, то щука. Бобры осторожны, и выследить их можно лишь с высоты обрыва на Старых Гулынках. Оттуда же видно разбредшееся после дойки стадо. Чёрно-белые пятна коров топчут луга на той стороне реки. После дождя чернозём так мягок, что копыта скотины глубоко вминают его и оставляют после себя высокие непроходимые кочки.

На реке встречается и водяной – дядя Виталя в выцветшей рубахе и бесцветных штанах полностью растворяется в природе. Он муж сестры моего отца Валентины Фёдоровны. Встреча с ним не кажется событием, словно видимся мы не раз в пару лет, а ежедневно. Вечно босой и загоревший он похож на заматеревшего Маугли, только не дикого, а образованного, зимующего в Москве. Никто из местных не выглядит более деревенским чем этот весёлый и интеллигентный дикарь. Он вжился в окружающую среду так, что, кажется, способен жить под открытым небом и питаться подножным кормом. Если он идёт в сельпо за хлебом, то как блаженный отвешивает каждому встречному шутки.

Тётя Зина при виде его всегда смеётся:

– Ты б хоть обувь одел. Как леший бродишь.

Дядя Виталий отговаривается с приобретённым рязанским акцентом:

– Тяпло ящё. К зяме обуюсь.

От реки я или направлюсь в заброшенное Курбатово, до которого ещё пару вёрст вверх по течению, или сворачиваю к тёте Вале. Большую часть времени она проводит дома, и застать её также легко как раньше бабушку Лену. На уютной деревянной веранде она неторопливо разливает кофе, предлагает печенье и тараньку:

– Виталик каждый день рыбу приносит. Устаю чистить. Кушай.