Галлия и Франция. Письма из Санкт-Петербурга

Эта расправа произвела результат, противоположный тому, какой ожидал епископ. Вместо того чтобы заду­шить страхом зачатки бунта, жившие в сердцах жителей Камбре, она усилила их желание как можно скорее изба­виться от этого жестокого господства. И потому в 1024 году была предпринята новая попытка освободиться, за которой последовала новая расправа со стороны цер­ковников, как всегда поддержанная императорской вла­стью. Сорок лет спустя горожане еще раз взялись за ору­жие, но целых три армии, одна из которых опять-таки принадлежала императору, еще раз вырвали это оружие из их рук.[214] Наконец, воспользовавшись смутами, после­довавшими за отлучением от Церкви Генриха IV Герман­ского и вынудившими императора заняться исключи­тельно собственными делами, жители Камбре при поддержке графа Фландрского в третий раз провозгла­сили коммуну, уничтоженную снова в 1107 году, но вскоре восстановленную на столь прочных и разумных основах, что ей предстояло послужить образцом для дру­гих городов, которые, обретая по отдельности и один за другим свободу, готовили тем самым освобождение всей Франции.

Права, обретенные жителями Камбре в долгой, крова­вой, смертельной борьбе с церковными властями, состав­ляли столь странный контраст с подчиненным положе­нием других городов, что авторы того времени воспринимали основное законоположение этого города как нечто чудовищное.

«Что сказать, — восклицает один из них, — о свободе этого города, если ни епископ, ни император не имеют права взимать там налоги и оттуда нельзя получить ника­кую дань, и никакое ополчение не может выйти за пределы городских стен, если только это не делается для защиты самой коммуны!»[215]

Тем самым этот автор обрисовал права, утраченные церковниками; а вот те права, какие возникли у населе­ния города: горожане Камбре учредили в своем городе коммуну; они избирали из своей среды, путем голосования, восемь­десят городских советников;

эти советники обязаны были ежедневно заседать в ратуше, являвшейся и зданием суда;

распорядительные и судейские обязанности распределя­лись между ними; 

каждый из городских советников обязан был содержать за свой счет слугу и верховую лошадь, чтобы в любую минуту быть готовым незамедлительно отправиться в любое место, где его присутствие становилось необходи­мым для исполнения им своих служебных обязанно­стей.

Как видно, это была подлинная попытка создать орган народной власти, заброшенный, словно одинокий боец, в феодальную Францию. И потому писатели двенадца­того и тринадцатого веков именуют эти города, получи­вшие свободу или стремящиеся освободиться, то респу­бликой[216], то коммуной.

Вскоре примеру Камбре последовал город Нуайон, но с меньшими трудностями. Его епископ, Бодри де Саршенвиль (из его воспоминаний нами почерпнуты латин­ские цитаты, которыми мы подкрепляем наш рассказ о революции в Камбре) был человек просвещенный, здра­вомыслящий и проницательный: он понимал, что у него на глазах родился новый порядок вещей, что ребенок уже чересчур силен и задушить его не удастся и что лучше опережать неизбежное, чем ждать, когда оно при­дет, и затем покоряться ему. И вот в 1108 году, за несколько дней до начала царствования Людовика Толстого, он созвал по своему собствен­ному почину всех обитателей города, которые уже давно хотели учредить коммуну и начали вести споры по этому вопросу с духовенством архиепископства, и предложил этому собранию, состоявшему из ремесленников, торгов­цев, духовных лиц и даже дворян, проект хартии, кото­рая позволяла горожанам объединяться в союз, предо­ставляла им право избирать городских советников, обеспечивала им безусловное право собственности на их имущество и делала их подсудными лишь своим город­ским властям. Как видно, предложенный проект давал больше свободы, чем это происходит в наше время, когда нынешний муниципальный совет хоть и имеет опреде­ленное сходство с прежними городскими правлениями, но возглавляется мэром, которого назначает король.

Само собой разумеется, эта хартия была встречена ликованием, и ей с воодушевлением присягнули. По вос­шествии на трон Людовик Толстый был призван подкре­пить ее своим одобрением, ибо Нуайон находился в той части Пикардии, которая подчиня­лась королю Франции.

Эти последние строки выделены нами, ибо, следуя нити нашего повествования и предвосхищая царствова­ние Людовика Толстого, мы полагаем, что для нас настало время опровергнуть широко распространенное убежде­ние, приписывающее честь освобождения коммун этому королю.