Гамарджоба, панове!

— Это от каблуков берцев. Наверняка раненого волокли. А может убитого. Выносили, кого смогли. Сколько ж их было?

Чуть в стороне нашли ещё одни следы волочения. Обратили внимание на часто попадающиеся упаковки от бинтов и пустые шприц-тюбики от обезболивающих средств. Значит, не бросают своих, если есть, кому вытащить. А то у нас тут «бешенные пропагандисты» в нелюдей «укропов» превращают. А как насчёт: «Русские своих не бросают»?

— Нос, Пуля пройдите ещё метров сто, но не больше. И назад. Под ноги смотрите. Старший — Нос, — отдал команду Дед.

А тем временем ребята начали собирать брошенное оружие, сносить тела и останки погибших в одно место. Мне почему-то казалось странным, что после такой интенсивной стрельбы с обеих сторон, потери, в общем, не такие значительные. Стреляли суматошно и плохо? Или не старались стрелять хорошо?

Мы с Пулей медленно пошли вперёд, держа друг друга на прямой видимости. Ничего интересного, кроме уже виденного раньше, не попадалось. Срезанные осколками ветки молодых дубков и осинок хрустели под ногами, демаскируя нас. Я было, уже хотел свистнуть Пуле, что пора возвращаться назад, но неожиданно и ясно услышал, как лязгнул металлом передёрнутый затвор. Услышал звук и Пуля, мягко сняв с предохранителя свою СВД. Я махнул рукой, чтобы тот спрятался, а сам присел и, вглядываясь в густую зелёную поросль, крикнул:

— Видим тебя. Снайпер держит твою голову на мушке. Бросай автомат и выходи с поднятыми руками. Иначе будем стрелять на поражение.

— Дядьку, нэ стриляйтэ! Я нэ можу выйты, бо пораненый. Кулэмэт бросыв, — крикнул высокий, дребезжащий мальчишеский голос.

— Нос! Вижу его. Он у меня в прицеле! Могу стрелять! — радостным голосом крикнул Пуля.

— Я тебе стрельну! Я тебе сейчас по ушам… опусти ствол, — заорал я на этого засранца, — слышь, малой! Оружие в сторону, я иду к тебе. Всё нормально будет, не дёргайся.

Пока ещё не видя этого раненого хохла, я краем глаза заметил, что винтовку Пуля не опустил и всё так же смотрит куда-то вперёд через оптический прицел. А вот и он! На земле сидел, оперев спину на пенёк, большой, упитанный мальчишка лет семнадцати — восемнадцати. Круглая, стриженная под «ноль» белобрысая башка, бледные от ранения и страха полные щёки, еле заметный пушок под носом и полные слёз огромные голубые глаза. Он, не моргая, испуганно смотрел на меня, облизывая сухие губы. Разведчик, твою мать! Штанина на правой ноге парня была разрезана от паха до лодыжки и туго перевязана выше колена грязным бинтом, пропитанным кровью. Рядом лежал ручной пулемёт ПКМ, с отстёгнутым магазином. Я встал так, чтобы перекрыть своей спиной «линию огня» нашему неугомонному снайперу. Но через минуту уже услышал его недовольное сопение у себя за правым плечом.

— Сынок, идти сможешь? Скоро будет темно и тебя уволокут злые бабайки, если не пойдёшь с нами! — попробовал пошутить я с раненым «бойцом добровольческого батальона», — Как зовут тебя, хлопчик?

Неожиданно лицо мальчишки сморщилось, и он тихонько заплакал, пуская из носа пузыри и причитая:

— Евгэном мэнэ звуть. Ой, дядьку, нэ чипайте мэнэ! Я бильшь нэ буду! Пораненый я, до дому поиду.

— Не трогайте его! — неожиданно возмутился Пуля, — а какого хрена сюда припёрся? А, Евген? Ты откуда вообще?

— Из Луцька я. С другом Тарасыком на вийну пишлы. Его вже вбылы… — опять заныл наш хохол.

— Заткнись, гад! — для порядка щёлкнул затвором Пуля, — вставай и пошли, тебе говорят. Или шлёпну прямо здесь!

Я вдруг начал понимать, что ребята передо мной — абсолютные ровесники. Только один, пухлый недоросль, «пийшов на вийну клятих кацапив та москалив вбывать» за компанию с уже убитым здесь другом Тарасиком. А второй, недоученный ПТУшник, здесь мстит за невинно убитую родню и защищает свой дом от «скачущих фашистов — тарасиков».

— Нэ можу я идты, братыку. Артерию перебило на нози, еле кров зупынылы, — хлюпал носом Евген.

— Какой я тебе братик, сучья рожа? Вставай, давай! — прикрикнул Пуля, несильно пнув по здоровой ноге пленного Евгения.

Поняв, что с ровесником не договориться, Евген снова переключился на меня:

— Дядичку, мэнэ Игнат на соби тягнув. Алэ я дуже важкий для нёго. Вин казав, шоб я тут чекав, а воны ночью за мной прыйдуть. Отпустыть мэнэ, будь ласка. Я никого нэ вбывав. У мэнэ маты… — разрыдался, недоговорив фразы, «грозный» разведчик Евген.

Для себя я давно уже решение принял. Забираем пулемёт и уходим. А Евгена? А раненого мальчишку Женьку оставляем здесь. Пусть этого стокилограммового украинского подсвинка такие же как он и прут на себе. И дай ему Бог пережить этот стресс, вылечиться и стать настоящим мужчиной. И не дай ему Бог забыть всё это и вернуться!

Я поднял пулемёт, поставил на штатное место магазин с патронами и сказал, обращаясь к Пуле: