Гамбит Королевы

Обезьянки греются у огня; Франциск выискивает вшей у Вирсавии, тихонько мурлыча что-то на обезьяньем языке. В этой сцене столько нежности, что на глаза у Екатерины наворачиваются слезы, и ее вновь тянет к Томасу — дорогому, любимому Томасу. Франциск ласкает Вирсавию своими странными, почти человеческими ручками, и та урчит от удовольствия. Он проводит длинным пальцем у нее за ухом, и она тянется к нему, переполненная желанием. Екатерину тоже переполняло желание в то бесконечное мгновение, когда ее глаза встретились с глазами Томаса. Король, пожалуй, прав — это была настоящая измена. В тот миг Томас был ее любовником, а король — рогоносцем, и даже целая ночь, проведенная в его спальне, не могла сравниться с этим взглядом. Не зря некоторые проповедники говорят, что мысли весят не меньше дел.

Екатерине отчаянно хочется нежности — хотя бы одного ласкового прикосновения, вроде того, что Франциск подарил Вирсавии. И совсем как эти обезьянки, она теперь зверь, ибо ее поступок навсегда закрыл для нее двери рая.

Где, интересно, сейчас Томас?.. Екатерина страшится за него. Только бы он уехал подальше от двора!.. А может быть, и не стоит — тем самым он лишь подтвердит, что виновен. Лучше оставаться под носом у короля, заявляя этим о своей невиновности. Хартфорд сейчас на взлете, а значит, и его брат Томас будет подниматься вместе с ним. Да и можно ли винить его синие глаза за то, что они внушают такую страсть? Впрочем, для короля это преступление, и потому-то Екатерина решилась переступить черту сама, обрекая себя и Хьюика на вечное проклятие. Сделанного не воротишь. Или?..

Держась за стену, Екатерина на неверных ногах подходит к секретеру и вынимает пробку из бутылька с чернилами. Пробка выскальзывает из дрожащих пальцев и оставляет черное пятно на полу. Окунув перо в чернила, Екатерина поспешно пишет записку. Нужно остановить Хьюика.

Послание выходит коротким и туманным, чтобы не вызвать подозрений, если оно попадет не в те руки: «То, что мы с вами обсуждали, не потребуется». Екатерина присыпает бумагу песком, чтобы просушить чернила, встряхивает, складывает и запечатывает красным воском со своей личной печатью. Вызвав слугу, она поручает ему срочно отправить записку, хотя понимает, что воздействие яда, копившегося на протяжении нескольких недель, уже не обратить вспять.

* * *

Вскоре из Вестминстера приходит письмо: ее вызывают. С собой можно взять лишь нескольких фрейлин. Сердце сжимается от страха: вот оно, начало пути в Тауэр.

Быстро собравшись, королева и ее свита отправляются в город. Плыть приходится против ветра и течения в замерзающей воде, поэтому дорога занимает целую вечность — как и тот миг, когда Екатерина окунулась в лучистый синий взгляд Томаса, подаривший ей целое тысячелетие блаженства. Поистине у времени свои законы.

На фоне пасмурного неба мрачной серой глыбой высится Тауэр. Екатерина отводит глаза от страшной мертвой головы Суррея на мосту. Кэт Брэндон давится рыданиями: когда-то, в далекой юности, она была близка с Сурреем, и он даже писал ей стихи. Тауэр надвигается; Екатерина уже готова окончить здесь свое путешествие, и когда баржа, не останавливаясь, проплывает дальше, ей трудно поверить, что угроза миновала.

Наконец они прибывают к воротам Вестминстера, но и здесь королеву не встречает отряд алебардщиков, призванный заключить ее под стражу. Дамы пересекают двор, сражаясь с ледяным ветром, который злобно треплет ленточки на платьях. Отвороты чепцов громко хлопают, как крылья, заглушая шелест юбок и звук шагов по мокрой брусчатке.

В холле тепло. Немногочисленные придворные расступаются перед королевой. Стоит удивительная тишина — ни музыки, ни игр, ни гомона разговоров; все замерло, будто в сердце бури. В покоях уже растоплен камин и зажжены свечи; за окнами темно, хотя вечер еще не настал. Екатерина сидит с Ригом на коленях, не в силах ни на чем сосредоточиться, а Дот с горничными разбирают сундуки.

Вскоре докладывают о Хартфорде. Итак, час настал: за Екатериной пришли! Она вспоминает, как Хартфорд вел ее к Генриху в день, когда тот — нет, не сделал предложение, а отдал ласковый приказ выйти замуж. Тогда король поразил ее своей нежностью. Как заботливо он показывал ей Часослов, с каким доверием дал подержать засушенную примулу!.. Тем вечером перед Екатериной предстал человек, которым Генрих когда-то был, однако в последнее время он появляется все реже — его почти полностью вытеснил страшный двойник.

В ушах эхом отдается звон бьющихся стеклянных бокалов из того вечера. В неверном свете, льющемся из камина, осколки переливались, точно драгоценные камни…

* * *

Хартфорд пришел один — его сопровождает лишь паж. Опустившись на одно колено, гость снимает берет, стараясь не глядеть на королеву. В его позе есть что-то от Томаса, и глаза Екатерины наполняются слезами.

— Полно, Хартфорд, к чему церемонии! Проходите, садитесь. Какие у вас известия? — спрашивает она, поражаясь собственному спокойствию. Словно ничего не произошло и она все та же королева, а не дрожащая от страха женщина.