Гамбит Королевы

— Как же я рада вас видеть! — восклицает Екатерина, обнимая Хьюика. Приятно прикасаться к другому человеку. На протяжении нескольких недель Екатерины не касался никто, кроме Дот при одевании, — все держались от нее в стороне, даже сестра.

— А я вас! — Хьюик вкладывает ей в ладонь ее собственную записку. — Это не потребовалось.

— Так значит…

— Я не сделал того, что вы просили. Ничего не добавил в припарку.

— Да благословит вас Господь, дорогой мой Хьюик! — вздыхает Екатерина.

— Я видел, что вы сходите с ума и не понимаете, чего просите.

— Выходит, вы знаете меня лучше, чем я сама! — смеется Екатерина. А она-то думала, что уже разучилась смеяться! — Порой мне кажется, что вы не человек, а ангел.

Страх отпускает. От облегчения кружится голова.

— Значит, вам не грозит вечное проклятие.

— И вам, Кит. В сердце вы добродетельны, и Господь это знает.

Хотелось бы верить, однако Екатерина все еще чувствует на себе суровый взгляд Господа.

— Король умер три дня назад, — шепотом сообщает Хьюик.

— Бог мой! Я едва с ума не сошла!

— Нам запретили покидать его покои и никого не впускали.

— Но почему?

— Им нужно было время, чтобы составить новое завещание. Разделить власть. Обо всем договориться. — Хьюик обнимает ее за плечи. — Вы не станете регентшей.

— Я знаю, у Хартфорда хватило совести сообщить об этом лично. И я очень рада!

Раздается негромкий стук в дверь — Лиззи Тирвитт принесла черное платье. Екатерина надевает его, и Дот с Лиззи затягивают шнурки.

— Идемте. — Екатерина берет Хьюика за руку. — Проводите меня к нему.

* * *

В покоях туманно от благовонных курений. При виде Екатерины все присутствующие — Хартфорд, Денни, Пэджет, Ризли и архиепископ — падают на колени, то ли по привычке, то ли из вежливости. Она выискивает взглядом Томаса, однако его нет.

Генриха одели в лучший наряд из фиолетового бархата с меховой оторочкой, золотым шитьем и драгоценными камнями. Толстые руки сложены на животе. От язвы исходит гнилостный запах, который пробивается даже сквозь аромат благовоний. Опухшее лицо покойного утратило форму и выглядит чужим — на мгновение Екатерине кажется, что перед ней самозванец. Она становится на колени, закрывает глаза, но слова молитвы не идут — она не знает, о чем говорить с Господом. Подозвав архиепископа, Екатерина просит:

— Помолимся вместе.

Слегка улыбнувшись, он встает на колени рядом с ней и начинает:

— Отче наш…

Екатерина останавливает его:

— На латыни. Ему было бы приятно…

* * *

Она уже собирается уходить, когда приводят Эдуарда в горностаевой мантии. Он стоит, широко расставив ноги и уперев руки в бока, совсем как отец. Екатерина опускается перед ним на колени, и Хартфорд кивает, словно кукловод, довольный своим спектаклем.

— Ваше величество, примите мои искренние соболезнования.

— Встаньте, матушка, — повелевает Эдуард. Голос у него еще детский, и Екатерина с грустью думает, какой тяжелый груз взвалили на плечи этому серьезному маленькому мальчику.

Она с улыбкой встает, однако Эдуард не улыбается в ответ. Кивнув, он отходит в сопровождении Хартфорда, и Екатерина понимает, что потеряла пасынка навсегда.

Винздорский замок, Беркшир, февраль 1547 года

Похоронные дроги, застланные сине-золотыми покрывалами и уставленные тонкими свечками, покачиваясь, плывут по улицам в сопровождении плакальщиков. На крышке гроба лежит фигура короля в полный рост, одетая в красное и увенчанная золотой короной — больше похожая на него, чем его собственный труп. При виде этой фигуры у Екатерины сжимается горло. Она сидит в королевской галерее, и никто, кроме сестры, не видит, что глаза ее сухи. Слез нет, нет и скорби, а молится она не за мужа — за себя: вымаливает у Господа прощение за грехи, туманом сгустившиеся вокруг ее души.

Разгладив темно-синюю бархатную юбку, Екатерина наклоняется вперед. Там, внизу, сидит Томас в чернильно-черных одеждах — чернее, чем у Хартфорда, — с отделкой из собольего меха. Даже в этом траурном наряде он сияет, словно святой. Поймав взгляд Екатерины, Томас едва заметно улыбается и слегка взмахивает рукой — жестом таким невинным, что можно подумать, будто он отгоняет муху.

Екатерину охватывает нетерпение. Она представляет поместье в Челси — свое личное убежище. Даже не верится, что теперь, после череды замужеств, она наконец сама себе хозяйка и не принадлежит никому!

Хор запевает «Te Deum»[58]. Голоса взлетают ввысь, однако мальчик-сопрано не дотягивает до верхних нот, и в мелодию закрадывается легкий диссонанс. А может, это слышит только Екатерина — может, ее запятнанная грехами душа теперь неподвластна красоте священного пения.

На шее висит тяжелое ожерелье, самое уродливое из всех и самое дорогое. Драгоценные камни на нем соревнуются друг с другом за место. После службы это ожерелье присоединится к остальным драгоценностям королевы в Тауэре. Екатерина привычно опускает руку к мешочку с матушкиным распятием на поясе, забыв, что оно по ошибке попало в сундук с королевскими драгоценностями; его сильно недостает.