Гамбит Королевы

— Помилуй, Господи, а я-то думала, что все позади… — бормочет Екатерина. Сил на борьбу не осталось. Пусть делают, что угодно. Хотя такого она не ожидала; настолько жестоко Генрих еще не играл — даровать прощение, а потом…

Однако король вскакивает и, покраснев от гнева, кричит на канцлера:

— Мерзавец! Отъявленный мерзавец! Скотина! Дурак! Вон отсюда!

Дрожащей рукой Ризли останавливает стражу и замирает сам, не зная, что сказать. Король, трясясь от ярости, вопит:

— Прочь с глаз моих, негодяй!

С вытаращенными от ужаса и недоумения глазами Ризли униженно ретируется. К обеду весь двор узнает, как он пришел арестовывать королеву, а король прогнал его, назвав дураком и мерзавцем перед отрядом алебардщиков. Едва ли не впервые в жизни Ризли сделал неверный ход. Неужели никто не поведал ему о том, что случилось вчера вечером? Быть может, король испытывал и его — вот только Ризли испытание не выдержал.

— Паршивец перешел все границы! — рычит король.

— Я уверена, он просто ошибся и не хотел причинить никому зла, ваше величество! Я пошлю за ним и помирю вас.

— Ах, милая моя, ничего-то ты не знаешь! — возражает король, проводя пальцами по ее щеке. — Он поступил с тобой как отъявленный мерзавец. Гнусный негодяй хотел низвергнуть тебя, как остальных, и теперь понесет заслуженное наказание.

Ньюгейтская тюрьма, Лондон, сентябрь 1546 года

Время утратило для Дот смысл, дни слились в один, и она гадает, не забыл ли мир о ее существовании. Сама она, во всяком случае, начала забывать — больше не считает удары колокола и не пытается по свету в окошке определить, день сейчас или ночь. Когда устанет — спит, когда выспится — бодрствует и, не ропща, ест жидкую похлебку, которую ей приносят.

По понедельникам в девять утра осужденных уводят на казнь. Дот знает, потому что виселица стоит как раз у нее за окном, и она хорошо слышит последние слова, в которых преступники признают свою вину и просят прощения у Бога — или настаивают на своей невиновности. Потом они обычно произносят молитву и прощаются с близкими, чьи рыдания тоже хорошо слышны. С глухим стуком открывается люк у осужденного под ногами, и Дот всякий раз охватывает животный ужас при мысли о том, что такой будет и ее судьба.

Она ни разу не видела, как вешают. В Станстед-Эбботс ничего подобного не делали — разве только иногда заковывали в колодки какого-нибудь воришку за кражу хлеба или мяса. Дот было жалко таких — крали-то от крайнего голода, — поэтому она никогда не забрасывала их гнилой капустой, как остальные.

Мысль о том, чтобы отправиться на виселицу или, того хуже, на костер, невыносима. Дот представляет, как после смерти ее зароют в холодную землю, и внутри все леденеет. Разве можно умереть в двадцать лет?.. Маргарите, конечно, было девятнадцать, хотя по правде она умерла тогда, когда над ней надругался Мергатройд. Вспоминаются ее слова: «Мне страшно, Дот, я боюсь умирать!» Если даже Маргарита, со всей своей верой, молитвами и чтением Евангелия, боялась умереть, что уж говорить о Дот, которая о Камелоте и короле Артуре думала куда чаще, чем о Боге?

Теперь она пытается думать о вере, однако страх мешает сосредоточиться. Наверное, совсем сошла бы с ума, если бы не Элвин — стражник, который за ней присматривает. Именно он сторожил ее в день допроса и не скрывал своей неприязни к лорду-канцлеру. Провожая Дот обратно в камеру, он назвал Ризли «проклятым католическим скотом» и на ужин принес двойную порцию похлебки, а на следующий день одеяло — поеденное молью, но все же теплое.

Еще через несколько дней Элвин принес книгу. Дот видела такую в библиотеке королевы, только в дорогом переплете из телячьей кожи и напечатанную на тончайшей бумаге. Книга Элвина отпечатана на шершавой бумаге в грубом переплете, а текст тот же. Дот читает ее каждый день и наловчилась куда лучше многих благородных девиц во дворце, даром что тех специально учат.

Эту книгу написал Мартин Лютер, и говорится в ней о том, о чем шептались королева и ее дамы: действительно ли хлеб во время мессы превращается в тело Христово? Нужны ли чудеса, чтобы уверовать в Бога, или достаточно просто верить? Дот не очень понимает, какая разница, хоть и не стала бы в этом признаваться. Лучше бы, конечно, Элвин принес другую книгу — что-нибудь про рыцарей, прекрасных дам и волшебство, — да только к чему мечтать о Камелоте, сидя, словно зверь, в клетке? Куда полезнее учиться, и Лютер как раз подойдет. Его рассуждения о вере напоминают об Анне Аскью, которая не пожелала раскаяться ради спасения жизни. Тогда Дот этого не поняла, а теперь видит: когда во что-то по-настоящему веришь и твердо на том стоишь, это придает жизни смысл.