Гамбит. Пешки ходят первыми

Северные дни зимой несоизмеримо короче непроглядных холодных ночей. Солнечный свет, едва успев коснуться нас скудным теплом, исчезает вместе со светилом, спрятавшимся за горизонтом, и забирает с собой последние крохи света, к которому мы еще не успели привыкнуть за прошедшие несколько часов. С последними лучами тухнут не только цвета, но и наши надежды, желания, мечты, воссозданные за этот зыбкий, неуловимый миг, когда мы уверены в завтрашнем дне, точно знаем, что все начинания сбудутся, и завтра Солнце снова взойдет. Цвета и оттенки блекнут и меркнут, растворяются во времени и пространстве, а наше знание сменятся верой. Мы начинаем сомневаться в привычном ходе вещей, будет ли следующий день похож на предыдущий, сможем ли мы его дождаться, наступит ли он вообще. Мы просто верим. Верим, что завтра когда-нибудь настанет, все старания были не зря, потраченные усилия рано или поздно вознаградятся, и каждый получит по заслугам. А пока солнечный свет поставлен на паузу, мы ждем и надеемся на его скорое возвращение и скрашиваем свое ожидание, зажигая огни.

С приходом ночи среди темных городских улиц подобно маякам вспыхивают сотни огней,  возвращая людям недостающие цвета. Ярко-алый обжигает живым пламенем пожаров, грязно-оранжевый и тускло-желтый смотрят из миллионов окон жилых домов, зеленый несет вперед волной в потоке машин, голубой сыплется льдом в стаканы, фиолетовый  мерцает в дымке, окутывающей остывающий город. И только синий прячется отражением потухших фонарей и замерзающих улиц в темных стеклах витрин и исчезает, появившись на сотую долю секунды. Но без него мир остается неполным, нет его целостной картины. Реальность искажается и выглядит искусственной, фальшивкой, иллюзией, а грядущее становится настоящим лишь по возвращению недостающей части головоломки, из которой выпал один единственный синий луч. Все наши попытки вернуть миру хотя бы часть его цветов всего лишь страх, что реальность обманет нас, оставив на произвол судьбы в свете зажженных нами огней.

– Ответь мне только на один вопрос, – недовольно спросил ее Адам, меряя шагами маленькое пространство комнаты конспиративной квартиры. – Ты совсем больная? – он не понимал, зачем спрашивал, заранее зная ответ.

Половицы уныло скрипели под его ногами от уверенных и быстрых шагов, аккомпанируя Адаму в его метаниях, как физических, так и эмоциональных.  Он уже хотел остановиться и избавить слух от надоедливого скрипа, но, встав на месте, начал задыхаться от пыли и табачного дыма.

– Это как посмотреть, – девчонка, казалось, слушала его вполуха, глядя в окно и выкуривая подряд уже третью сигарету, от дыма которой у Адама уже начали слезиться глаза. Спасение от асфиксии опять нашлось в движении, когда он продолжил оставлять отпечатки ботинок на толстом слое пыли на полу.

– Ты совсем поехала, слетела с катушек, ты не отдаешь себе отчет в своих… – шипел он аспидом с прижатым хвостом. Так, по его мнению, до нее было проще достучаться, но на практике выходило иначе.

– Адам! – прикрикнул на него брат, сидевший в углу комнаты и, в отличие от Адама, молча обдумывавший слова подруги. – Следи за языком, – назидательно одернул его Лиам словами, чаще произносимыми самим Адамом относительно него. – Мышка, – Лиам осторожно позвал  Эванс и уже слышал хруст тонкого льда над серым озером под своими ногами. – В чем-то он прав, – еще мягче добавил Лиам, принимая сторону брата в споре, и треск ненадежной опоры начал усиливаться. – План, мягко говоря, сомнителен, – отрицательно помотав головой, он все еще надеялся образумить решительно настроенную подругу и не провалиться в гости к чертям, скрывавшихся под серой гладью озер ее глаз.

– О, так у вас есть план получше, – наигранно воодушевившись, Эванс и сложила руки на коленях, изобразив полную заинтересованность, – слушаю!

Адам сжал руки, спрятанные в карманы пальто, в кулаки, с неимоверным трудом отмахнувшись от желания отвесить ей затрещину, да так, чтоб искры из глаз полетели, а вся дурь вылетела со следующей порцией выдыхаемого табачного дыма.

– Любой план получше, чем бред сумасшедшей! – Адам продрожал метаться по комнате, подобно акуле в стоячих водах, и вздымать пыль тяжелыми шагами. Казалось, остановись он – и задохнется от гнева. Мандраж – другого определения подобрать он не мог. Мерзавка помахала перед ним желаемым, замаячившим всего в паре шагов, вот только эту пару шагов он должен был сделать самостоятельно, без дублера и подстраховки, собственноручно, а точнее собственноножно, ступая в никуда, как висельник, в надежде, что веревка все же оборвется.

– Так другого плана нет? – Эванс обиженно надула губки и опустила плечи, изобразив расстройство от разочарования.

От натуральности исполнения такого простого и обыденного жеста этим циничным лжецом-манипулятором Адаму стало немного не по себе.

– Нет, Эванс, другого плана у нас нет, но это не значит, что твой план годится! – он плевался ядом, концентрация которого отравляла воздух вокруг, хотя, возможно, виной духоты была пыль, заполнившая комнату стараниями опять же самого Адама.