Гамбит Смерти

У кабинки международного телефона — очередь. Кабина новая, оббитая рифленым пластиком «под золото», наискось надпись: «Интернет-телефония. Фирма „Эхо“ экономит ваши денежки!» Сэкономить, что ли? Некому мне звонить. Совсем некому.

Вернувшись на второй этаж, я прошел на балкон. Приподнятость над действительностью, соцреализм. Результаты обсуждались спокойно и рассудительно. Первый тур, избиение младенцев. Кому положено — выигрывают, кому положено — проигрывают. Исключения подтверждают правило, один раз и палка стреляет. Главное — впереди.

У них всегда главное — впереди. У них. Раньше и я был — они.

Потянуло ветерком с реки. Какой реки — моря! Видно, приспичило жене головы стать и морскою владычицей, потому и расстарались, превратили речку в окиян.

Дворец культуры стоял на пологом восточном берегу водохранилища, а на высоком западном парил старый город. Трамваи выезжали на длинный-предлинный мост и катили чуть не вприпрыжку, весело позванивая, дразня усеявших парапет рыболовов. Ловите удачу в мутной водице, господа!

Приятный мятный холодок распустился в голове. Альба Регия. Дурманный запах ее струился по морщинам мозга, баюкая, навевая грезы. В полусне глотал я давудин, ловил такси, поднимался в свое пристанище на улице Никольской. Аутоанестезия. Несколько миллионов маленьких серых клеток менялись необратимо, а остальная, пока борющаяся часть мозга отвечала на метаморфоз выбросом внутренних наркотиков-эндорфинов.

Милейшая Зоя Федоровна звала чаевничать, но я, отговорясь усталостью, избежал беседы, звона ложечки о стакан, света лампы. Подушка присосала голову. Отсюда, с кровати, я видел кусочек вечернего неба, темнеющего, меркнущего, и, растворяясь в нем, погружался во тьму и я.

3

Изнутри трамвай звенел не так уж и весело, скорее, истерично-злобно, моськой набрасываясь на заполнившие дорогу грузовики и с моськиным же успехом.

Долгий, до полудня, сон, тяжелый обед в вокзальном ресторане, а в нагрузку и уличные заторы. Я не правительство, дефицита бюджета позволить не могу, вот и трясусь в муниципальном транспорте. Экономлю.

Наконец, трамвай выкатил на мост и понесся вольно, счастливо, стремясь стереть гнусность последнего часа. Вперед, в Москву, в Москву! — но завернет на кольце и поплетется назад, в убогость настоящего.

Ударившись в философию, я едва не проехал остановку. Опаздываю, ах, опять опаздываю, что скажет герцогиня, бедные мои ушки-усики!

Сей раз жребий швейцарки отвел мне правую, «чистую» половину зала. Публики побольше, и вообще… солиднее. Лишь парвеню вроде меня смазывают картину. Пройдет тур-другой, и все окончательно сядут на свои места.

Молодой боец смотрел укоризненно. Каюсь, каюсь, заставил ждать, часы отмерили четверть часа моего времени. Я уселся, поправил фигуры, придвинул к себе бланк…

… Дубовая, низкая дверь на вершок вросла в плотную селитряную почву. Киркой я долбил, рвал, кромсал слежавшуюся землю, а сзади наползал тошнотворный дым газовой гранаты. Отпугнет на полчаса, не больше, а потом — одна надежда на «калаша», висевшего на груди. Выстрелы со стороны Ивана смолкли, пропал друг, но скорбеть будет время, если сам выберусь. Пара ударов по замку, и путь в погреб свободен. Выложенные известняком стены на удивление сухие, на потолке — паутина, кого они ловят? Свет фонаря упал на стеллаж с брезентовым свертком. Нож трудно распорол ткань, часы на руке пищали, предупреждая о рое рентгенов, и, наконец, тускло отсветил нетронутый ржавчиной цилиндр, маленький, с молочный, бидончик.

Наверху заскрипели петли, похоже, газовый барьер не остановил мертвецов, и я с сожалением отвел взгляд от находки. Ничего больше не имело значения, раз я отыскал ее — атомную бомбу образца одна тысяча девятьсот восьмого года…

…Холодное, мокрое прикосновение перевело во внешний мир — реальный, вещественный, где можно вернуться на прежнее место и застать прежних людей — иногда.

Супротивник отпустил мою руку.

— Я бы хотел, — как-то робко предложил он, — разобрать нашу партию, пройтись по ней вместе…

Я глянул на доску. Да, дайте мне пару деньков, и я отвечу — чья взяла. Может быть, правильно отвечу. Зато со временем вопросов нет: у меня прибавилось двадцать минут, у соперника — просрочка. На тридцать третьем ходу.

— Не в моих правилах анализировать наспех, — я вложил в голос высокомерие всех виденных киногероев. И — удалось, обидел человека. Вот какой я нехороший.

Подходя к судейскому столику, я решился взглянуть на бланк. Почерк чужой — наклон влево, буквы крупные, корявые. Проблемы с чистописанием, ко всему прочему.

Зрителей поприбавилось — окружили монитор в фойе, шумят, подсказывают. Я протолкнулся к экрану. А, это компьютер. Доска на экране, угловатые фигурки и пульсирующая надпись: «Программа Садко».

— Стольник, — уговаривал собравшихся бритоголовый владелец чуда, — стольник за уникальный шанс сразиться с лучшей отечественной программой! Победителю — пятьсот!

Очередной храбрец уселся перед сонитором.

— Дешевка, наперсточники, — буркнул кто-то у меня над ухом. — В лучшем случае этот металлолом тянет на первый разряд.