Гамлет

«Надутое пустословие» — это Клавдий и Полоний, Горацио и Озрик, бездарные трагедии, разыгрываемые бездарными столичными трагиками, это священник, для которого «указание свыше» исходит аж от короля, это слог межгосударственных договоров, в коих любовь равняется венку из пшеничных колосьев, а также запятой, это Розенкранц и Гильденстерн. Ну а «плотские похоти едва отставших от находящихся в заблуждении» — это о Гамлете и Офелии.

А вот еще о Клавдии:

«Они получат возмездие за беззаконие: ибо они полагают удовольствие во вседневной роскоши; срамники и осквернители, они наслаждаются обманами своими, пиршествуя с вами». (Гл. 2, 13)

Петр, как и Офелия, знает о грядущей своей мученической смерти. Офелия, как и Петр, видя свое страшное будущее, полна оптимизма истинной веры. Петр пишет о наступлении времени лжепророков, времени, когда многие проповедующие Христа отпадут от него. В такое же «переломное» время живет и Шекспир. За сорок лет до гражданской войны и диктатуры Кромвеля он видит, что дело прямым ходом идет к катастрофе: время вывихнулось и свихнулось.

Вторая глава Поучения апостола Петра обличает лжепророков и лжеучителей. В роли одного из таких деятелей выступает в 1 сцене I акта Горацио, весьма комично пророчащий падение Дании и сравнивающий свое время с кануном падения Рима.

Очевидно, что вторая глава этого Поучения весьма занимала Шекспира. «Плохая мудрость» тех, кого Святой Петр называет «сынами проклятия», — это то, что в конечном счете сделало Офелию сумасшедшей, погубило ее отца и брата.

То, что в Ветхом Завете было «мудростью», стало новозаветной Благой Вестью о воскресении мертвых (отсюда и церковнославянская калька «Благовествование» с греческого «Евангелие»). На это и уповает Офелия, окончательно прощаясь со всеми:

«Да помилует Господь душу его и души всех христиан. Только об этом и молю. Господь с вами!»

Лжеучителя «вывихнувшего сустав времени» — Клавдий, Полоний, Горацио, Озрик и прочие. Ибо они «обещают то, чего сами не имеют» (Гл. 2, 17–18). Таких апостол Петр сравнивает с «безводными источниками». Утопление Офелии в ручье — жест почти ритуальный: в евангельском контексте ручей, в котором погибла Офелия, выглядит каплей нового всемирного потопа. В том же Втором Послании апостола Петра читаем:

«И если не пощадил первого мира, но в восьми душах сохранил семейство Ноя, проповедника правды, когда навел потоп на мир нечестивых». (Гл. 2, 5)

Семейство датской короны гибнет именно «в восьми душах»: Гамлет-отец, Гамлет-сын, Гертруда, Клавдий, Офелия, ее нерожденный сын Робин, ее отец и брат. Во времена Ноя — восемь спасенных, во времена Гамлета — восемь загубленных (включая и не рожденного Офелией Робина, принца Датского). Это и есть шекспировская реализация метафоры «вывихнувшегося времени».

Гамлет говорит о «животном беспамятстве», а Фортинбрас над грудой августейших трупов — о «самоистреблении». Именно об этом и у апостола Петра:

«Они, как бессловесные животные, водимые природою, рожденные на уловление и истребление, злословя то, чего не понимают, в растлении своем истребятся». (Гл. 2, 12)

Повторимся: Шекспир писал так, что по рукописи смысл интриги был понятен лишь ему самому, ведь не отдавал пьес другим режиссерам, он сам ставил то, что сам написал. Отсюда и чрезвычайная скудность ремарок, и отсутствие интермедий в пьесах Шекспира.

Очевидно, пытаясь обезопасить себя от кражи текста конкурентами, Шекспир записывал лишь текст, который должен быть произнесен со сцены.

И если я прав в своей реконструкции шекспировского замысла, то четырехвековая история с трактовкой образа Горацио показывает, что у этого поэта можно было украсть разве что «текст слов». И когда на шекспировские спектакли приходили агенты его конкурентов и прямо в зале пытались стенографировать пьесу, они получали не пьесу, а всего лишь произносимые в ней слова. И не получали драматического ключа к ним.

Отсутствие шекспировской рукописи «Гамлета» (или подготовленного по ней самим автором издания) сыграло дурную шутку с читателем.

Дело было усугублено тем, что Шекспир все время выворачивает наизнанку клише и штампы своих предшественников и современников. И, как мы уже убедились, нельзя верить его героям на слово: герой может выдавать желаемое за действительное или лгать, может говорить одно, а совершать нечто противоположное.