Ган Исландец

— Ты хочешь смерти! Ты ждешь смерти! Боже мой!.. И это горькая дйствительность… эшафотъ почти готовъ, ничто не въ силахъ спасти моего Орденера! Послушай, дорогой мой, посмотри на твою преданную рабыню; общай выслушать меня безъ гнва. Скажи мн, твоей Этели, какъ говорилъ бы передъ Богомъ, увренъ ли ты, что союзъ съ Ульрикой Алефельдъ не принесетъ теб счастія?.. Точно ли ты увренъ въ этомъ, Орденеръ?.. Быть можетъ, даже наврно, она прекрасна, скромна, добродтельна, лучше той, за которую ты умираешь… Не отворачивай своего лица, дорогой мой; ты такъ благороденъ, такъ еще молодъ, чтобы сложить свою голову на плах! Живя съ ней въ какомъ нибудь пышномъ город, ты забудешь объ этой печальной темниц, забудешь обо мн. Я согласна, чтобы ты изгналъ меня изъ своего сердца, даже изъ памяти, на все согласна. Только живи, оставь меня здсь одну, мн суждено умереть. Поврь мн, когда я узнаю, что ты въ объятіяхъ другой, тогда не будетъ теб нужды безпокоиться обо мн; я недолго буду страдать.

Она замолчала, рыданія душили ей горло. Между тмъ ея отчаянныя взоры умоляли Орденера принять жертву, отъ которой зависла ея жизнь.

— Довольно, Этель, — сказалъ Орденеръ: — я не хочу чтобы въ эту минуту ты произносила другія имена, кром моего и твоего.

— И такъ, ты хочешь умереть!..

— Такъ нужно. За тебя я съ радостью пойду на эшафотъ, съ ужасомъ и отвращеніемъ поведу другую женщину къ алтарю. Ни слова боле, ты огорчаешь и оскорбляешь меня.

Этель рыдала, шепча:

— Онъ умретъ!.. Боже мой!.. Умретъ позорной смертью!

Осужденный возразилъ, улыбаясь:

— Поврь, Этель, моя смерть не такъ позорна, какъ жизнь, которую ты мн предлагаешь.

Въ эту минуту взглядъ его, прикованный къ плачущей Этели, примтилъ старца въ священнической одежд, который держался въ тни у входной двери.

— Что вамъ угодно? — съ досадой спросилъ Орденеръ.

— Сынъ мой, я пришелъ съ посланной отъ графини Алефельдъ. Вы не примтили меня и я ждалъ, пока вы обратите на меня вниманіе.

Дствительно, Орденеръ не видалъ ничего, кром Этели, а Этель, увидвъ Орденера, забыла о своемъ спутник.

— Я служитель церкви, назначенный, — началъ старикъ.

— Понимаю, — прервалъ его Орденеръ: — я готовъ.

Священникъ приблизился къ нему.

— Создатель готовъ выслушать тебя, сынъ мой.

— Святой отецъ, — сказалъ Орденеръ: — ваше лицо мн знакомо. Мы уже гд то встрчались.

Священникъ поклонился.

— Я тоже узнаю тебя, сынъ мой. Мы видлись въ башн Виглы. Въ тотъ день мы оба дали примръ какъ мало вры заслуживаютъ слова человческія. Ты общалъ мн помилованіе двнадцати преступникамъ, а я не поврилъ твоему общанію, не предполагая, что со мной говоритъ сынъ вице-короля; ты, сынъ мой, надясь на свою власть и свой санъ, далъ мн это общаніе, а между тмъ…

Орденеръ докончилъ мысль, которую не осмлился выразить Афанасій Мюндеръ.

— Я даже себ не могу исходатайствовать прощеніе. Вы правы, отецъ мой. Я слишкомъ мало думалъ о будущемъ и оно покарало меня, давъ мн почувствовать превосходство своего могущества.

Священникъ потупилъ голову.

— Богъ всемогущъ, — промолвилъ онъ.

Потомъ съ состраданіемъ взглянувъ на Орденера, прибавилъ:

— Богъ милосердъ.

— Послушайте, святой отецъ, я хочу сдержать общаніе, данное мною въ башн Виглы. Когда я умру, отправьтесь въ Бергенъ къ моему отцу, вице-королю Норвегіи, и скажите ему, что послдняя милость, которой добивался его сынъ, состоитъ въ помилованіи вашихъ двнадцати преступниковъ. Я увренъ, что онъ уважитъ это ходатайство.

Слезы умиленія оросили лицо почтеннаго старца.

— Сынъ мой, душа твоя полна самыхъ высокихъ стремленій, если, гордо отвергая свое помилованіе, ты великодушно ходатайствуешь за другихъ. Я слышалъ твой отказъ и, хотя порицалъ опасную глубину человческой страсти, тронутъ былъ имъ до глубины души. Теперь я спрашиваю себя: undе sсеlus? Возможно ли, чтобы человкъ, подобящійся истинному праведнику, могъ запятнать себя преступленіемъ, за которое осужденъ?

— Отецъ мой, этой тайны не открылъ я этому ангелу, не могу открыть и теб. Но врьте, что не преступленіе повлекло за собой мое осужденіе.

— Какъ? Объяснись, сынъ мой.

— Не разспрашивайте меня, — отвтилъ молодой человкъ съ твердостью, — позвольте мн унести съ собой въ могилу тайну моей смерти.

— Этотъ юноша не можетъ быть преступенъ, — прошепталъ священникъ.

Взявъ съ груди черное распятіе, онъ возложилъ его на глыбу гранита, грубо высченную въ вид алтаря и прислоненную къ сырой стн тюрьмы. Возл распятія онъ поставилъ маленькій желзный свтильникъ, который принесъ съ собой, и раскрылъ Библію.

— Молись и размышляй, сынъ мой. Черезъ нсколько часовъ я возвращусь… Идемъ, дитя мое, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Этели, которая молча слушала разговоръ Орденера съ священникомъ: — пора оставить узника. Время идетъ….

Этель поднялась радостная и спокойная; взоры ея блистали небеснымъ блаженствомъ…

— Отецъ мой, я не могу теперь слдовать за вами. Сперва вы должны соединить на вки Этель Шумахеръ съ ея супругомъ Орденеромъ Гульденлью.

Она взглянула на Орденера.