— Клянусь всми чертями преисподней! — вскричалъ солдатъ, обернувшись: — у меня всего достоянія трубка и минута, въ которую говорю, но я общаю десять тысячъ золотыхъ экю тому, кто, сказавъ это, докажетъ свою правоту.
Скрестивъ руки на груди, онъ самоувренно поглядывалъ на толпу.
— Ну что же? Кто тамъ говорилъ? Выходи.
— Я, — отвтилъ какой-то малорослый субъектъ, продираясь сквозь толпу.
Онъ одтъ былъ въ тростниковую рогожу и тюленью шкуру — костюмъ гренландцевъ — которая облегала его члены подобно конической кровли шалаша. Борода его была черна какъ смоль; такого же цвта густые волосы, закрывая рыжія брови, ниспадали на лицо, открытыя части котораго внушали отвращеніе. Рукъ его совсмъ не было видно.
— А! Такъ вотъ кто, — сказалъ солдатъ, покатываясь со смху. — Ну, красавчикъ, кто же по твоему захватилъ этого дьявольскаго великана?
Малорослый покачалъ головой и отвтилъ съ злобной усмшкой: — Я!
Въ эту минуту баронъ Ветгайнъ узналъ въ немъ то странное таинственное существо, которое извстило его въ Сконген о приближеніи бунтовщиковъ; канцлеръ Алефельдъ — обитателя Арбарскихъ развалинъ; а секретарь — оельмскаго поселянина, одтаго въ такую же рогожу и такъ врно указавшаго ему убжища Гана Исландца. Однако они не могли сообщить другъ другу своихъ первыхъ впечатлній, которыя вскор были разсяны разницею въ одежд и чертахъ лица малорослаго.
— Такъ это ты! — иронически замтилъ солдатъ: — Если бы не твой костюмъ гренландскаго тюленя, по глазамъ, которыми ты просто шь меня, я призналъ бы въ теб того уродливаго карлика, который хотлъ было придраться ко мн въ Спладгест, дней пятнадцать тому назадъ, когда принесли трупъ рудокопа Жилля Стадта…
— Жилля Стадта! — перебилъ малорослый, вздрогнувъ.
— Да, Жилля Стадта, — безпечно продолжалъ солдатъ: — отвергнутаго обожателя любовницы одного изъ моихъ товарищей, за которую онъ, какъ дуракъ, сложилъ свою буйную голову.
— Не было ли тогда въ Спладгест трупа одного изъ офицеровъ твоего полка? — глухо спросилъ малорослый.
— Вотъ именно. До смерти не забуду я этого дня. Я заболтался въ Спладгест и чуть не былъ разжалованъ, вернувшись въ крпость. Тамъ былъ трупъ капитана Диспольсена…
При этомъ имени секретарь поднялся съ своего мста.
— Эти люди истощаютъ терпніе трибунала. Мы просимъ господина предсдателя прекратить это безполезное пререкательство.
— Клянусь честью моей Кэтти, я только и жду, — вскричалъ Торикъ Бельфастъ: — чтобы ваше сіятельство присудили мн тысячу экю, общанныя за голову Гана, захваченнаго мною въ плнъ.
— Ты лжешь! — вскричалъ малорослый.
Солдатъ схватился за саблю.
— Счастливъ ты, чучело, что мы въ суд, гд всякій солдатъ, будь онъ даже мункгольмскимъ стрлкомъ, долженъ стоять безъ оружія, какъ старый птухъ.
— Награда должна принадлежать мн, - хладнокровно возразилъ малорослый: — такъ какъ безъ меня не имть бы вамъ головы Гана Исландца.
Обозлившійся солдатъ клялся, что именно онъ захватилъ Гана Исландца, когда тотъ, упавъ на пол битвы, сталъ приходить въ сознаніе.
— Что ты врешь, — возразилъ солдатъ: — не ты, а какой-то духъ въ звриной шкур сшибъ его съ ногъ.
— Это былъ я!
— Нтъ, нтъ!
Предсдатель приказалъ обоимъ замолчать и снова спросилъ полковника Ветгайна, точно ли Торикъ Бельфастъ захватилъ въ плнъ Гана Исландца.
Получивъ утвердительный отвтъ, объявилъ, что награда присуждается солдату.
— Стой! — вскричалъ малорослый: — Господинъ президентъ, по ршенію главнаго синдика, награда эта принадлежитъ лишь тому, кто доставитъ Гана Исландца.
— Ну такъ что же? — спросили судьи.
Малорослый обратился къ великану.
— А то, что этотъ человкъ не Ганъ Исландецъ.
Ропотъ изумленія пронесся въ толп зрителей. Президентъ и секретарь безпокойно переглянулись.
— Да, — настойчиво продолжалъ малорослый: — деньги не принадлежатъ проклятому мункгольмскому стрлку, потому что этотъ человкъ не Ганъ Исландецъ.
— Алебардщики, — приказалъ предсдатель: — выведите этого безумца, онъ сошелъ съ ума.
Епископъ вмшался.
— Позволю себ замтить, уважаемый господинъ предсдатель, что, отказываясь выслушать этого человка, мы можемъ лишить осужденнаго послдней надежды на спасеніе. Я требую, напротивъ, чтобы очная ставка продолжалась.
— Досточтимый епископъ, трибуналъ уважитъ ваше ходатайство, — отвтилъ предсдатель. — Ты назвался Ганомъ Исландцемъ, — продолжалъ онъ, обратившись къ великану: — подтвердишь ли ты передъ смертью свое признаніе?
— Подтверждаю, я Ганъ Исландецъ, — отвчалъ подсудимый.
— Вы слышите, ваше преосвященство?
Въ эту минуту малорослый закричалъ:
— Ты лжешь, кольскій горецъ, ты лжешь! Не носи имени, которое раздавитъ тебя; вспомни, что оно уже чуть-чуть тебя не погубило.
— Я Ганъ Исландецъ, родомъ изъ Клипстадура, — повторилъ великанъ, безсмысленно уставившись на секретаря.
Малорослый приблизился къ мункгольмскому стрлку, который, подобно остальнымъ зрителямъ, съ интересомъ слдилъ за ходомъ препирательства.
— Кольскій горецъ, говорятъ, что Ганъ Исландецъ пьетъ человческую кровь. Если ты, дйствительно, Ганъ, на, пей ее!