Ган Исландец

— Если бы ты былъ еще могущественъ, славенъ и свободенъ, дорогой мой, въ слезахъ я удалилась бы отъ тебя… Но теперь, когда моя злополучная судьба не можетъ принести теб несчастія; когда ты, подобно мн, томишься въ темниц, обезславленъ, угнетенъ; теперь, когда ты готовишься къ смерти, я осмливаюсь надяться, что ты удостоишь взять себ подругой смерти ту, которая не могла быть подругой твоей жизни. Не правда ли ты любишь меня, ты не станешь сомнваться ни минуты, что я умру вмст съ тобой?

Осужденный упалъ къ ея ногамъ, цлуя подолъ ея платья.

— Отецъ мой, — продолжала она: — вы должны заступить мсто нашихъ родителей. Пусть будетъ эта темница храмомъ, этотъ камень алтаремъ. Вотъ мое кольцо, мы на колняхъ предъ Богомъ и вами. Благословите насъ и святыя слова Евангелія пусть соединятъ навки Этель Шумахеръ съ ея Орденеромъ Гульденлью.

Оба преклонили колни передъ священникомъ, смотрвшимъ на нихъ съ умиленіемъ и жалостію.

— Дти мои, о чемъ вы просите?

— Святой отецъ, — сказала молодая двушка: — время дорого. Богъ и смерть ждутъ насъ.

Иногда встрчаешь силу непреодолимую, волю, которой повинуешься безпрекословно, какъ будто въ ней есть что-то сверхъестественное. Священникъ со вздохомъ возвелъ глаза къ небу.

— Да проститъ мн Господь, если слабость моя преступна! Вы любите другъ друга и вамъ недолго еще остается любить на земл, не думаю, чтобы я преступалъ свою власть, узаконяя вашу любовь.

Торжественный обрядъ совершился. Священникъ далъ послднее благословеніе брачующимся, которыхъ соединилъ навки.

Лицо осужденнаго оживлено было горестной отрадой; можно было сказать, что теперь только сталъ онъ чувствовать горечь смерти, извдавъ блаженство бытія. Черты лица его подруги дышали простотой и величіемъ; она была скромна, какъ юная двственница, и почти горделива какъ молодая супруга.

— Слушай, дорогой мой, — сказала она: — не правда ли намъ теперь легче умирать, такъ какъ на земл мы не могли соединиться? Знаешь ли, что я сдлаю?.. Я стану у окна крпости, когда поведутъ тебя на эшафотъ: наши души вмст полетятъ на небо. Если меня не станетъ, прежде чмъ упадетъ роковая скира, я буду ждать тебя; обожаемый Орденеръ. Мы теперь супруги, сегодня вечеромъ могила послужитъ намъ брачнымъ ложемъ.

Онъ прижалъ ее къ своей взволнованной груди и могъ лишь выговорить эти слова:

— Этель, ты моя, моя навки!

— Дти мои, — сказалъ священникъ съ умиленіемъ: — вамъ пора проститься.

— Увы!.. — вскричала Этель.

Но самообладаніе не оставило ее и она бросилась къ ногамъ осужденнаго.

— Прощай, мой возлюбленный, ненаглядный Орденеръ. Благослови меня въ послдній разъ.

Узникъ исполнилъ эту трогательную просьбу и обернулся проститься съ почтеннымъ Афанасіемъ Мюндеромъ.

Старикъ тоже стоялъ передъ нимъ на колняхъ.

— Что это значитъ, отецъ мой? — воскликнулъ Орденеръ съ изумленіемъ.

Старикъ смотрлъ на него умиленнымъ, растроганнымъ взоромъ.

— Я жду твоего благословенія, сынъ мой.

— Да благословитъ васъ Господь, да ниспошлетъ вамъ свою милость, которую вы призываете на вашихъ братьевъ, — отвтилъ Орденеръ взволнованнымъ торжественнымъ голосомъ.

Вскор послднее прости, послдніе поцлуи раздались подъ мрачными сводами темницы; вскор крпкіе запоры шумно задвинулись и желзная дверь разлучила юныхъ супруговъ, готовившихся умереть, чтобы встртиться въ вчности.

XLV

— Баронъ Ветгайнъ, полковникъ Мункгольмскихъ стрлковъ, кто изъ солдатъ, сражавшихся подъ вашимъ начальствомъ въ ущельяхъ Чернаго Столба, захватилъ въ плнъ Гана Исландца? Назовите его трибуналу, такъ какъ ему надлежитъ получить тысячу королевскихъ экю, назначенныхъ за эту поимку.

Съ этими словами президентъ обратился къ полковнику Мункгольмскихъ стрлковъ. Судьи еще не разошлись, такъ какъ по древнему обычаю Норвегіи, произнеся безапеляціонный приговоръ, они не имли права оставить залу суда, прежде чмъ приговоръ не будетъ исполненъ.

Передъ трибуналомъ стоялъ великанъ, снова введенный въ залу суда, съ веревкой на ше.

Полковникъ, сидвшій за столомъ секретаря, всталъ и поклонился суду и епископу, снова занявшему свое сдалище.

— Господа судьи, Ганъ Исландецъ былъ взятъ въ плнъ Торикомъ Бельфастомъ, вторымъ стрлкомъ моего полка.

— Пусть же явится онъ за наградой, — сказалъ президентъ.

Молодой солдатъ въ мундир Мункгольмскихъ стрлков вышелъ изъ толпы.

— Ты Торикъ Бельфастъ? — спросилъ президентъ.

— Такъ точно, ваше сіятельство.

— Это ты захватилъ въ плнъ, Ганъ Исландца?

— Я, съ помощью Вельзевула, ваше сіятельство.

Въ эту минуту на столъ трибунала положенъ былъ тяжелый мшокъ.

— Точно ли ты увренъ, что этотъ человкъ знаменитый Ганъ Исландецъ, — спросилъ президентъ, указывая на закованнаго въ кандалы великана.

— Мн больше знакома рожица красавицы Кэтти, чмъ Гана Исландца. Но клянусь святымъ Бельфегоромъ, если Ганъ Исландецъ существуетъ, такъ наврно подъ видомъ этого гигантскаго демона.

— Подойди, Торикъ Бельфастъ, — сказалъ президентъ: — вотъ тысяча экю, общанныхъ главнымъ синдикомъ.

Солдатъ поспшно подошелъ къ трибун, какъ вдругъ чей то голосъ послышался въ толп:

— Мункгольмскій стрлокъ, не ты захватилъ Гана Исландца.