Ган Исландец

— Ваше сіятельство, — произнесъ онъ, — мы слышали ваши крики и поспшили къ вамъ на помощь.

Читатель, безъ сомннія, узналъ уже Мусдемона и четырехъ вооруженныхъ лакеевъ, составлявшихъ свиту графа.

Когда яркое пламя факела освтило внутренность залы, вновь прибывшіе остолбенли, пораженные ужасомъ при страшномъ зрлищ, представившемся ихъ взору. Съ одной стороны валялся окровавленный остовъ волка; съ другой — обезображенный трупъ молодаго офицера; дале его отецъ съ изступленнымъ взоромъ, испускавшій дикіе вопли, а передъ нимъ грозный разбойникъ, обратившій къ нападающимъ свое отвратительное лицо, выражавшее удивленіе, но безъ малйшаго признака страха.

При вид неожиданной помощи, мысль о мщеніи мелькнула въ голов графа и привела его отъ отчаянія къ ярости.

— Смерть разбойнику! — вскричалъ онъ, обнажая свою шпагу. — Онъ убилъ моего сына!.. Смерть ему! Смерть!

— Онъ убилъ господина Фредерика? — сказалъ Мусдемонъ, но свтъ факела, который онъ держалъ въ рук, не показалъ ни малйшаго волненія на лиц его.

— Смерть! Смерть! — повторялъ графъ въ изступленіи.

Вс шестеро бросились на разбойника. Изумленный быстрымъ нападеніемъ, онъ отступилъ къ отверстію, выходившему надъ пропастью, съ свирпымъ ревомъ, выражавшимъ скоре ярость, чмъ испугъ.

Шесть шпагъ были направлены противъ него, но взоры его сверкали ярче, черты лица имли боле угрожающее выраженіе, чмъ у нападающихъ. Онъ схватилъ свой каменный топоръ и, принужденный численностью противниковъ ограничиться лишь обороной, сталъ вертть имъ съ такой быстротой, что кругъ вращенія топора служилъ ему какъ бы щитомъ. Тысячи искръ отскакивали съ звономъ отъ острія шпагъ, ударявшихся о лезвіе топора; но ни одинъ клинокъ не коснулся тла разбойника. Однако, утомленный предшествовавшей борьбой съ волкомъ, онъ мало по малу отступалъ назадъ и вскор увидлъ себя припертымъ къ двери, открывавшейся надъ пропастью.

— Друзья, — вскричалъ графъ, — смле! Сбросимъ въ пропасть чудовище!

— Скоре звзды упадутъ туда съ неба! — возразилъ разбойникъ.

Между тмъ нападающіе удвоили пылъ и отвагу, примтивъ, что малорослый принужденъ былъ спуститься на первую ступень, нависшую надъ бездной.

— Ну, толкайте! — кричалъ великій канцлеръ, — Еще одно усиліе и онъ полетитъ въ бездну! Злодй! Ты совершилъ свое послднее преступленіе. Смле, товарищи, смле!

Не отвчая ни слова, разбойникъ правой рукой продолжалъ размахивать своимъ страшнымъ топоромъ, лвой же схватилъ рогъ, висвшій у пояса и, поднеся къ губамъ, извлекъ изъ него нсколько хриплыхъ протяжныхъ звуковъ. Тотчасъ же въ отвтъ на нихъ изъ пропасти послышалось рычанье.

Нсколько мгновеній спустя, въ ту минуту, когда графъ и его клевреты, все наступая на малорослаго, принудили его спуститься на вторую ступень, на закраин отверстія появилась вдругъ огромная голова благо медвдя. Пораженные удивленіемъ, смшаннымъ съ ужасомъ, наступаюшіе отшатнулись отъ двери.

Медвдь тяжело взобрался по ступенямъ лстницы, раскрывъ окровавленную пасть и оскаливъ острые зубы.

— Спасибо, мой храбрый Фріендъ! — вскричалъ разбойникъ.

Воспользовавшись изумленіемъ противниковъ, онъ бросился на спину звря, который сталъ спускаться, пятясь задомъ и обративъ свою угрожающую пасть къ врагамъ своего хозяина.

Вскор опомнившись отъ изумленія, они увидали медвдя, который уносилъ отъ нихъ разбойника, спускаясь въ пропасть такъ же какъ и вылзъ изъ нея, то есть цпляясь за старые стволы деревъ и выступы скалъ. Они хотли было сбросить на него каменную глыбу, но прежде чмъ успли сдвинуть съ мста древній кусокъ гранита, лежавшій тамъ споконъ вку, разбойникъ и его чудный конь исчезли въ пещер.

XXVI

Да, глубокій смыслъ часто таится въ томъ, что люди называютъ случайностью. Какой-то таинственный перстъ какъ бы указываетъ событіямъ ихъ путь и цль. Мы жалуемся на капризы фортуны, на причуды судьбы, какъ вдругъ изъ этого хаоса блеснетъ или страшная молнія, или свтлый лучъ, — и мудрость человческая смиряется передъ высокими поученіями рока.

Если бы, напримръ, когда Фредерикъ Алефельдъ рисовался въ пышномъ салон передъ взорами копенгагенскихъ красавицъ великолпіемъ своего костюма, тщеславился своимъ чиномъ и самонадянностью своихъ сужденій; если кто-нибудь одаренный даромъ провиднія явился бы тогда смутить его легкомысленный умъ грознымъ предвщаніемъ, сказалъ бы ему, что этотъ блестящій мундиръ, составлявшій всю его гордость, послужитъ нкогда къ его гибели, что чудовище во образ человческомъ станетъ упиваться его кровью подобно тому какъ онъ самъ — безпечный сластолюбецъ — упивается французскими и богемскими винами; что волосы его, для которыхъ онъ не могъ наготовиться всевозможныхъ благовонныхъ эссенцій и духовъ, будутъ волочиться въ пыли пещеры дикихъ зврей; что рука, на которую съ такой граціей опирались красавицы Шарлоттенбурга, будетъ брошена медвдю какъ полуобглоданная кость дикой козы, — чмъ отвтилъ бы Фредерикъ на эти мрачныя предсказанія? Взрывомъ громкаго хохота и пируетомъ; а что еще ужасне, — вс благоразумные люди одобрили бы эту безумную выходку.