Гардемарины, вперед!

— Худ-д-ые пророки… заспинных дел мастера… Вы узнаете Бестужева! Небо с овчинку покажется. Яковлев! — заорал он, хотя тот стоял рядом. — Где папка с шифровальными письмами?

Секретарь подал красный бювар.

— Ну? — нетерпеливо крикнул Бестужев.

На стол одно за другим легли шифровки.

— Мардефельда… Дальона… Нолькена… Опять Дальона… — перечислял Яковлев. — Шетарди… Шетарди…

— Перевели с цифирного языка? — перебил его Бестужев.

— Нет еще, но стараемся… Иезуитская тайнопись.. — Он безнадежно развел руками.

— Где Аш? Где Трауберг? Где Гольбах?! Зови немедля!

Яковлев вышел.

Бестужев взял недописанное письмо, стал его быстро перечитывать.

— …принужден от неприятелей моих терпеть мерзкие нарекания и клевету, будто бы подкуплен я от Австрии да от Дании, а иногда, смотря по обстоятельствам, и от англичан. Однако те же неприятели мои принуждены по совести признать, что в делах европейских и азиатских, мне доверенных, нигде упущения моего не было. А потому припадаю к монаршим стопам — обороните от клеветы!

Он ударил кулаком по столу и опять схватился за перо.

— И будучи в столь плачевном положении, — забормотал он, быстро строча послание, — одну надежду имею на правосудие ваше, что всещедрым покровом своим не допустит меня стать невинным сакрифисом… Сакрифисом, — повторил вице-канцлер, он так вошел в роль, что смахнул невольную слезу и приписал, — что значит жертвою…

В кабинет вошли Аш, Гольбах, Трауберг и Яковлев. Бестужев очнулся от непривычного ему размягченного состояния и вперил в троицу зоркий взгляд.

— Цифирь разобрана с помощью академика Трауберга, — важно доложил Аш, жестом представляя академика.

Тот нацепил очки на нос, поднес к глазам мятую бумагу и тонким, словно у евнуха, голосом прочитал:

— От Дальона для Шетарди… Пишут: «Голос Бестужева и его шайки очень слаб теперь…», — испугавшись наступившей тишины, он поднял глаза на вице-канцлера.

— Яковлев! — крикнул Бестужев. — Срочно подготовь к докладу те места из депеш, где все они, — он ткнул пальцем в разбросанные по столу шифровки, — делают мерзкие рассуждения противу императрицы лично. «Голос Бестужева очень слаб теперь…» — ядовито передразнил он и вдруг бесновато расхохотался. — Мы еще поговорим в полный голос, господа!

Маскарады в описываемое время были любимым развлечением публики. Тон задавала сама государыня. На маскарад должны были являться все, имеющие доступ ко двору. Неявившиеся облагались штрафом в размере пятидесяти рублей.

Петергофские фонтаны взметали вверх разноцветные струи. Фейерверки вспыхивали в ночном небе, дворец был залит огнями. На площадке под китайскими фонариками оркестр, наряженный арлекинами и паяцами, наигрывал веселые мелодии. По аллеям парка расхаживали, треща веерами, венецианки, испанки, Дианы-охотницы, Марсы, арабы… В группе веселых придворных стоял «поручик Преображенского полка», стройные, несколько полноватые ноги и тонкая талия выдавали в нем женщину. Рядом с «поручиком», что-то нашептывая ему на ухо, стоял тучный «римлянин» в красной тоге, в котором нетрудно было узнать Лестока. «Поручик» поднял на мгновенье маску — это была Елизавета.

«Римлянин» сделал знак трем «пастухам», которые подпирали мраморную статую. По его знаку «пастухи» гуськом подошли к «пилигриму». «Греческие пастухи» были все как один с крепкими затылками, военной выправкой, хитоны сидели на них, как военная форма.

— Расслабьтесь, господа, вы не на плацу, — прошипел «пилигрим», в котором по голосу можно было узнать Лядащева.

«Пастухи» приняли стойку «вольно».

— Запоминайте, — продолжал Лядащев. — Высокий пират в одноглазой маске, — он указал рукой, — видите, компания веселится под липами?

Вместо ответа «пастухи» дружно двинулись к липам.

— Да не так явно, — остановил их Лядащев, — это надо делать изящно.

— Есть — изящно, — отрапортовал старший.

— Далее, — продолжал «инструктаж» Лядащев. — Ищите «амазонку» с длинной вуалью. За спиной — золоченый колчан со стрелами, особая примета: черная родинка на правой щеке. Стрелой из колчана будет подавать многозначительные знаки… Запомнили?

— Всех брать?

— Как это — всех брать? — не понял Лядащев.

— И амазонку, и всех, кому знаки подавать станет?

— Ни в коем случае, — забеспокоился «пилигрим». — Может случиться международный скандал… И еще… Разыщите мушкетера в красной шляпе с белым пером. Ищите где-нибудь ближе к воде.

— Можно начинать?

— Валяйте, — весело ответил «пилигрим».

На лужайке у фонтана, украшенного гирляндами цветов, три купидона — флейта, кларнет и арфа — исполняли гавот.

Костюмированные особы любовались танцующими парами. Среди них выделялась высокая «амазонка» с золоченым колчаном за плечами.

Хор пел игривую песенку о похождениях молодого повесы. Танцующие застывали в выразительных позах.

У столов под липами, где веселились молодые люди, вдруг возникла ссора. Какой-то «пастух» толкнул одноглазого «пирата», второй «пастух» крикнул что-то грубое, третий выплеснул в лицо «пирату» остатки браги из кружки.