Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Баязид вступил в круг и подошел к одному из танцоров – высокому монаху с седой до белизны бородой и лицом смуглым и морщинистым, как грецкий орех. Говорили, что ему сто одиннадцать лет от роду.

– Святой человек, ты меня видишь? – обратился к нему Баязид.

Глаза старика были открыты, но зрачки их – холодны и с поволокой, как у снулой рыбы.

– Вижу, – прохрипел он.

– Скажи мне, что ты видишь впереди для сынов Сулеймана?

– Вижу только горе, тлен и смрад.

Баязид склонился ниже в надежде уяснить смысл его слов.

– Что там у Баязида?

– Его не вижу.

– А что видишь?

– Великий ветер занавесом скрывает все. Божий ветер.

– А что еще?

– Нет больше ничего.

Баязид поднялся, брезгливо хмурясь. Вечно эти монахи говорят загадками. Ничего от них толком не добьешься. И он пошел прочь чеканным шагом. Святые люди? Святые прожигатели времени!

Сулейман взирал на гедычлы, преклонившую колена у подножия его трона. Тугие кольца волос совсем уже пепельные от седины, а глаза все пылают злобной ненавистью. Тридцать пять лет пробыла она рабыней-прислужницей у Хюррем, но особого внимания он на нее доселе не обращал. Теперь же султан впервые вызвал эту Муоми к себе, чтобы отдать ей один прямой приказ. «Ведь кроме нее, – вдруг понял он, – едва ли у него найдется лекарство от снедающего его горя».

– Ты ведь была личной служанкой госпожи Хюррем с тех самых пор, как она стала первой гезде. Так?

– Так, мой господин.

– Ты же ближе всех ее знала, верно?

– Воистину так.

– Вот я и желаю поговорить об интимных вещах. Бояться тебе нечего, – добавил он, – если только будешь отвечать мне всю правду начистоту, ибо я – твой султан, и верно служить ты так или иначе обязана мне, а не Хюррем. Тем более что она ныне покоится с миром и никого из смертных за правду не покарает.

– Да, мой повелитель.

– Я хочу, чтобы ты вернулась мысленно к первым годам в услужении у нее. Припоминаешь человека по имени Ибрагим, который долгие годы был моим визирем?

– Да, помню такого, мой господин.

Сулейман склонился еще ниже к ней, так что оказался теперь сидящим на самом краешке трона, как на насесте.

– Могло такое быть, чтобы госпожа Хюррем когда-либо принимала его у себя в Старом дворце?

Муоми подняла голову и взглянула султану прямо в глаза:

– Единожды она приняла его у себя, мой господин.

У него сперло дыхание.

– Как? – спросил он ее наконец.

– Бакшиш кызляру-агасы, тому еще, что был главным над девушками до Аббаса. Госпожа Хюррем взяла с меня клятву хранить это в тайне. Сказала, что я поплачусь жизнью, если хоть единым шепотом об этом обмолвлюсь.

«Лжет», – подумал Сулейман.

Он вскочил с трона и наотмашь отвесил ей пощечину. Муоми упала навзничь, потрясенная тем, откуда в этом хрупком на вид старике такая сила. Она поднесла руку к губам и убедилась, что они разбиты в кровь.

– Бостанджи! – вне себя от ярости крикнул Сулейман ближайшему глухонемому стражу и подал ему условный знак рукой. Нубиец выступил из тени, выхватывая кривую саблю из-за пояса, и одним махом снес Муоми голову с плеч долой.

Кровь ее причудливыми узорами окропила туфли Сулеймана.

Глава 104

Ветер.

Он трепал вымпелы на выровненных копьях и полы накидок изготовившихся в ожидании всадников. Баязид неподвижно восседал на арабском скакуне с лицом, полуприкрытым клювом носовой стрелки конического серебряного шлема. Едва он обнажил свой дамасский клинок, тысячи его конников дружно последовали его примеру, и хриплый свист острой стали по ножнам на миг заглушил даже вой ветра.

Баязид пустил коня вперед шагом. Шеренга всадников тронулась следом.

Даже с этого расстояния ему отчетливо видны были жерла пушек по ту сторону равнины. Не будут они по нему палить, в этом он был уверен.

– Вперед! – шепнул Баязид своему коню, пуская того с шага в намет.

Пыль из-под копыт потянулась над равниной за ним лиловым хвостом подобно реющему знамени. Баязид услышал позади себя улюлюканье вслед за ним переводящих коней в галоп бойцов. Он поднял саблю над головой и указал ею вперед – на пушки. Это был приказ идти в атаку.

Соколлу же в жизни не уломает своих бойцов открыть огонь по их любимому шехзаде!

Селим почувствовал барабанную дробь копыт даже сквозь толщу ковров на полу своего шатра. Он хлопнул в ладоши, и Аббас поспешил к нему с кувшином вина и чаркой.

– Где Соколлу? – спросил Селим.

– С янычарами, мой господин.

Селим взял чарку, но руки у него тряслись настолько, что вино по большей части стекло по бороде на золотой халат. Аббас поспешно наполнил чарку заново. Последнему нерасторопному слуге, чуть замешкавшемуся с подливанием шехзаде вина, отсекли обе кисти рук.

– Соколлу положено быть здесь, при мне, – сказал Селим.

– При всем уважении, сейчас ему лучше быть с пушкарями. Кто-то же должен отдавать им приказы.

Тут Селиму срочно потребовалось опорожниться. И, залпом осушив свою чарку, он стрелой вылетел из шатра.