Гарем. Реальная жизнь Хюррем

«Какой джинн мною овладел и тянет за язык? – думал Рустем. – Или сам не знаешь, что этого человека в жизни не переубедить, если он вдруг что-то себе надумал. Одна была на него управа, и та мертва. Так зачем его злить понапрасну? Всю жизнь держал свои мысли и был нем как рыба, а теперь базаришь с ним как рыбная торговка!..»

Рустему показалось даже, что Сулейман поднял руку, чтобы указать на него бостанджи. Но тот просто подал ему знак, что разговор окончен, и мягко сказал:

– Я принял решение. Довольно.

Рустем склонил голову, подумав, что за этим кроется нечто большее. Всю жизнь имел дело с чужими тайнами, но эту раскусить не по зубам. С трудом поднявшись, он удалился.

Визирь в который раз перелистал в уме опись своего имущества: восемьсот пятнадцать хозяйств; тысяча семьсот рабов; восемьсот тюрбанов; шестьсот списков Корана с цветными миниатюрами; два миллиона дукатов.

Он – богатейший человек в империи, разумеется после султана. Он доказал свое право называться истинным мастером большой игры. Итоговый баланс книги его жизни тому подтверждение. И все-таки перед лицом смерти, все призывнее манящей его к себе костлявым пальцем, Рустем никак не мог отделаться от ползучего подозрения, что упустил нечто наиважнейшее.

Большой барабан войны на янычарском подворье молчал столько лет, что все уже начали забывать, как он звучит. Теперь его набат разносился эхом от стен по всему дворцу, подстегивая последние приготовления к выступлению в поход. Сулейман оседлал своего коня у фонтана на Третьем дворе, морщась от боли в коленях, – и вывел свое войско за стены.

Они пересекли Босфор и тем же утром выступили из Ускюдара длинной вьющейся колонной на восток через кипарисовые рощи Чамлыджи, сгоняя прочь с пыльной дороги встречные подводы с урожаем пшеницы. У самых стремян Сулеймана трусили бегуны; позади колыхались плюмажи его гвардейцев.

Султан попытался отрешиться от мыслей о тяготах лежащего впереди пути. По меньшей мере двадцать пять изнурительных дневных переходов отделяли их от крепостных стен Амасьи, а затем предстояла долгая кампания среди зноя и пыли, более всего похожая на охоту с гончими на вепря в образе его собственного сына.

«Слишком я стар, чтобы целые дни проводить в седле, – думал он. – Каждый шаг коня растрясает мне кости. Я же создал столько великолепных законов, а в итоге выходит, что право силы – янычары, конница, пушки – вот единственный закон, по-настоящему доступный пониманию османов».

Но он не даст пресечься их роду: и, если Баязид сам не преклонится перед его волей, он его принудит к повиновению!

Глава 106

После Эрзерума Анатолийское нагорье вздымается заснеженными пиками над глубокими изрезанными долинами. Там вдоль горной дороги и затерялись теперь жалкие разрозненные остатки великой армии, собравшейся на равнинах Коньи. В строю осталось от силы пара тысяч воинов, да и среди них было много раненых. Курды и туркмены растаяли, будто их и не было, разбредясь по своим селениям и кочевьям.

Баязид со своей бандой оборванцев забирались повыше в горы, где их поглотили серые тучи. Дорога вилась над ущельем, так и норовя осыпаться под копытами их коней. Скальные стены были за века отполированы боками лошадей и ослов, жавшихся к ним, дабы не сорваться в бездну по другую сторону тропы.

Ветер рвал его одежды, угрожая по временам вышвырнуть из седла. Высокие перевалы были пустынны за исключением разве что попавшегося им однажды бурого медведя. Они миновали черное, покрытое тонкой коркой льда талое озеро.

Теперь они находились в глуби Армении. Перед ними серо-стальным зеркалом предстало озеро Ван, а над головами кружил сокол, пронзая криками порывы ветра.

Последние месяцы прошли в сплошной разведке боем на бегу. Перед этим Баязид простился в Конье с женами и взял с собою лишь четырех сыновей. Их теперь днем и ночью охраняла его личная стража. Именно они были его ценнейшим трофеем: вокруг них он соберет новую армию.

Но пока что нужно было просто изыскать способ выжить и перегруппироваться. На милость отца он не сдастся, поскольку не ждет от него никакой милости. Взгляните, что стало с Мустафой.

Пастушья хижина лепилась на уступе с подветренной стороны хребта. Обман зрения заставлял поверить, что она плывет по воздуху среди окрестных гор.

Баязид обернулся к своему подручному.

– Становимся лагерем на ночь здесь. А под штаб-квартиру я себе займу вон ту хижину.

– Так точно, мой господин, – ответил слуга и поспешил передавать приказ.

Из-за приближающейся зимы хижина пустовала. «Четыре каменных стены – и все: ни ставен на окнах, ни двери при входе. Пол земляной, скотиной крепко пахнет. Далек же был мой путь из хором Топкапы досюда», – подумал Баязид.

Через долину из прорехи в тучах переметнулась радуга. Все окрасилось сернистого оттенка зеленым светом, холодный ветер всколыхнул траву, и громовые раскаты разносились эхом по ущельям.

Что ему делать дальше? Бежать некуда, сторонников не в пример прежнему мало, да и у тех ни сил, ни желания сражаться не осталось. Нужно изыскивать способ выжить.