Гарем. Реальная жизнь Хюррем

Забрезжило утро, с гор наплывал промозглый туман. За ночь ветер порушил их палатки, и люди, спотыкаясь и кутаясь в одеяла, бродили по лагерю безмолвными призраками.

Завтракал Баязид без всякого аппетита: йогурт напополам с водой, чуть сдобренный луком и солью, да крошечная черствая пита на закуску. Услышав крики из лагеря, он вскочил, расплескав и то, что было, поскольку решил, что их обнаружил разведчик Сулеймана. Но нет, на гребне над ними стоял всадник в легких персидских доспехах. Баязид и его побитое войско поднялись на ноги и молча смотрели на него снизу вверх.

Спустившись в лагерь, перс дал себя разоружить и досмотреть, после чего личная стража Баязида препроводила его через хмурые ряды турок к пастушеской хижине. Баязид принял его, сидя по-турецки на богатом шелковом ковре, который по этому случаю спешно расстелили на земляном полу.

Прибывший отвесил дежурный салам и сообщил:

– Я с посланием от шаха Тахмаспа.

Баязид кивнул, и его помощник принял письмо из рук гонца и передал ему. Он прочел его дважды – сначала быстро, а затем вдумчиво и с расстановкой, давая себе время на осмысление.

– Шах предлагает нам убежище? – спросил он наконец.

– Сулейман сделал из Персии врага, – объяснил гонец. – Когда на престол взойдет султан Баязид, наш шах надеется наконец обрести в его лице друга во главе Высокой Порты.

Ветер зловеще взвыл, ворвавшись в открытые окна. «Взойти на престол, – подумал Баязид. – Мне теперь и на следующий хребет взойти – предел упований. Предложение это – конечно же, чистой воды проклятие души на веки вечные; однако оно дает нам шанс перевести дух вдали от наступающих нам на пятки сипахов отца. Мы же тут сидим продрогшие, изможденные и павшие духом. Раненых и больных среди нас больше, чем дееспособных. Какой у меня выбор?»

– Тебе придется подождать, пока я посовещаюсь со своими военачальниками, – сказал он, но, глядя вслед уводимому стражей гонцу, уже знал, какой ответ тому будет дан.

Сулейман окинул взглядом горы. Пики и высокие перевалы были плотно обложены тяжелыми тучам.

– Да, ушел он, – сказал Соколлу. – Через границу – в Персию.

– К шаху?

– Тот предложил ему убежище. Мне оттуда донесли, что всего лишь с сотней самых верных ему людей. Остальные разбрелись по своим деревням.

«Баязид, ты дурак, – подумал Сулейман. – Пока ты оставался в Империи, у тебя был шанс. Или ты не знал, что моя армия была на грани бунта? Янычары целыми полками отказывались выступать против тебя. Дозоры, которые я отправил тебя отлавливать, все уже вернулись с гор, даже не взмылив коней. Если бы ты продержался против меня еще пару недель, близящаяся зима вынудила бы меня вернуться в Стамбул. А по весне я бы уже никак и ничем не смог бы убедить этих людей снова выступить против тебя. Они же тебя любили. Любили за то, как ты отважно пошел на их пушки в Конье, любили за то, как ты продолжал биться даже после того, как я выставил против тебя всю свою армию. Они и сейчас еще любят тебя всеми фибрами души с той же силой, с какой ненавидят Селима. Единственное, чего они теперь никогда не смогут тебе простить, – это того, что ты, Осман, сдался на милость перса. Когда ты пересек границу, ты оставил по эту ее сторону все то, за что они тебя почитали.

Отныне ты будешь проклинаем даже янычарами».

Глава 107

Она даже не исполнила салам, когда он вошел. «Ну так старуха же уже, – подумал Сулейман, – что с нее взять, да и не волнуют ее ничуть последствия подобного оскорбления моей особы. Странно, что я вообще когда-то был способен ее так любить; сейчас смотрю – и даже не узнаю́ ее».

– Мой господин.

– Давно же мы не виделись.

– Воистину так.

Он сел рядом с нею на диван.

– Как себя чувствуешь?

– Ожидаемо для моих преклонных лет. А ты, мой господин?

– Да вот, знаешь, ноги отекают и все тело ломит постоянно.

Гюльбахар теребила четки на коленях.

– Так что же в таком случае привело тебя сюда, в такую даль от Порты с ее удобствами?

– Желаю примирения, – сказал он.

– Поверить не могу, что после всего тобою содеянного, после того, что ты учинил над моим сыном, после того, что ты сделал со мною, ты надеешься на мою дружбу и благорасположение.

– Я твой господин. И у тебя по-прежнему есть долг передо мною.

– Стало быть, я теперь обязана по закону Османов простить тебя? По той причине, что, если я этот, по твоим словам, «долг» тебе не отдам, ты меня покараешь? Я тебя презираю, Сулейман.

Он вскочил. В углу стояла сине-белая фарфоровая ваза в рост человека. Сулейман выхватил из-за пояса кылыч и вдребезги разнес ее одним ударом. Стоя среди осколков, закричал он на нее:

– Я – твой господин!

– Ты – убийца моего сына.

– Я дал ему жизнь, а он восстал против меня. Чего ты ждала?

– Он был невиновен. А ты – просто мясник, как и твой отец.

Сулейман качнулся взад-вперед.

– Мы больше не увидимся, – сказал он наконец, зашвырнул клинок в угол и в ярости удалился.

Гюльбахар же вернулась к молитвам, и пощелкивание жемчужных четок в ее руках мирно сочеталось с позвякиванием осколков фарфора под метлой гедычлы.