Гарри Поттер и Дары Смерти

— Нет, — ответил Гарри, и опустился на колени в траву. — Эрмиона права. Дамблдор не хотел, чтобы она досталась мне. Он не хотел, чтобы я её взял. Он хотел, чтобы я разыскал Сути.

— Непобедимая палочка, Гарри! — простонал Рон.

— От меня ожидалось не это… От меня ожидалось — достать Сути…

И всё вокруг стало холод и темнота: солнце только-только начало подниматься над горизонтом, когда он скользил, рядом со Снэйпом, через школьные земли к озеру.

— Я скоро буду у тебя в замке, — сказал он высоким, холодным голосом. — А сейчас оставь меня.

Снэйп поклонился и пошёл назад по тропе, чёрный плащ вздувался у него за спиной. Гарри шёл медленно, ожидая, пока фигуры Снэйпа не станет видно. Не подобает Снэйпу, да и никому другому, видеть, что он сделает. Но в замковых окнах не было ни огонька, и он мог скрыть себя… и в следующее мгновение он набросил на себя Прозрачаровальные чары, которые скрыли его от его собственных глаз.

И он шёл, по краю озера, вбирая в себя очертания замка, его любви, его первого королевства, королевства по праву рождения…

И вот она, у озера, отражается в тёмных водах. Белая мраморная гробница, ненужное пятно на знакомом пейзаже. Он вновь ощутил прилив контролируемого восторга, опьяняющее чувство тяги к разрушению. Он поднял свою старую тисовую палочку: как удачно, что её последним великим деянием будет именно это.

Гробница раскололась снизу доверху. Тело в саване было длинное и худое, такое же, каким было при жизни. Он вновь поднял палочку.

Ткань упала, открыв тело. Лицо бледное, полупрозрачное, иссохшее, но сохранилось исключительно хорошо. На кривом носу были даже очки: его это просто рассмешило. Руки Дамблдора были сложены на груди, и здесь была она, вложенная ему в руки, погребённая вместе с ним.

Что, старый дурень воображал, будто мрамор или смерть оборонят палочку? Что, он полагал, будто Тёмный Лорд устрашится нарушить покой его гробницы? Кисть, похожая на паука, протянулась и вытащила палочку из пальцев Дамблдора, и, как только он её взял, из её кончика вырвался фонтан искр, замерцал над трупом бывшего владельца палочки, той палочки, что нашла, наконец, нового господина.

Глава двадцать пятая В Раковине

Дом Билла и Флёр одиноко стоял на высоком берегу; его окна открывались на море, его стены были выложены раковинами и белой галькой. Это было уединённое и красивое жилище. Где бы ни был Гарри, в крошечном доме или в саду, он слышал непрестанный накат и откат волн, словно дыхание огромного дремлющего зверя. Последующие несколько дней Гарри большей частью проводил вне полного народу дома, ускользая из него под выдуманными предлогами; его тянуло смотреть с вершины утеса на небо и широкое пустынное море, чувствовать на лице холодный солёный ветер. Гарри продолжала пугать необычность его собственного решения — не пробовать обогнать Волдеморта. Он не мог припомнить, чтобы когда-нибудь прежде выбирал не делать. Он был полон сомнений, тех самых, которые Рон обязательно излагал, стоило им оказаться вместе:

— Что, если Дамблдор хотел, чтобы мы вовремя разобрались с тем знаком, и достали палочку? Что, если выяснение, что это за знак, должно было «подтянуть» тебя, чтобы разыскать Дары тебе было по силам? Гарри, если это в самом деле Бузинная палочка, то каким чёртом, спрашивается, мы теперь будем кончать Сам-Знаешь-Кого?

У Гарри не было на это ответов; были мгновения, когда он задумывался, не был ли отказ от попытки помешать Волдеморту взломать гробницу совершенным безумием. Он даже не мог толком объяснить, почему он принял решение этого не делать: чем больше он пытался восстановить те соображения, в глубине души, которые его к нему привели, тем более жалкими они ему казались.

Странное дело: поддержка со стороны Эрмионы заставляла Гарри чувствовать неуверенность не меньше, чем сомнения Рона. Вынужденная теперь признать, что Бузинная палочка существует на самом деле, Эрмиона постановила, что Палочка — орудие зла, и что путь, которым Волдеморт её раздобыл, настолько мерзкий, что они, конечно, никогда бы на него не ступили.

— Ты бы никогда этого не сделал, Гарри, — повторяла она снова и снова. — Ты бы не смог вломиться в могилу Дамблдора.

Но мысль о мёртвом теле Дамблдора страшила Гарри гораздо меньше, чем возможность того, что он неправильно понял намерения живого Дамблдора. Он чувствовал себя, словно пробирающийся ощупью в темноте; он выбрал дорогу, но всё время мысленно оглядывается, гадает, правильно ли он понял знаки, не следует ли ему выбрать другой путь. Порой его вновь охватывала злость на Дамблдора, не уступающая по силе волнам, разбивающимся об утёс, на котором стоял дом, злость на то, что Дамблдор ничего не объяснил ему, пока был жив.

— Но он точно мёртв? — спросил Рон, на четвёртый день их жизни в Раковине. Гарри бездумно смотрел через стену, отделявшую сад от утёса, когда Рон и Эрмиона нашли его; Гарри хотелось бы, чтобы они его не нашли — у него не было никакого желания ввязываться с ними в спор.

— Да, да. Пожалуйста, Рон, хватит об этом.