Гарри Поттер и Тайный грех

— Санни работал с детьми, занимался арт-терапией, в частности. Дети его обожали. Знаешь, я никогда не видел человека, который так любил жизнь, как Санни. Он знал, что обречен, с детства знал. Неоперабельный порок сердца, — Северус с досадой смял в кулаке одеяло. — Мне бы его сейчас, этот неоперабельный! Дефект межжелудочковой перегородки и необратимая легочная гипертензия, черт, черт, черт! Пересадка легкого с одновременной коррекцией, сколько раз мне снилось, что делаю ему эту самую операцию, если бы кто-то знал! Если бы ты знал… — прошептал он. — Гарри, извини, я никогда… ни с кем не говорил об этом. Я хотел о другом рассказать.

— Северус, — очень серьезно сказал Гарри. — Ты не спас Санни, но… подумай, сколько других жизней ты сохранил! Ты что, стал кардиохирургом из-за него?

— Отчасти, — Северус погладил его руку, лежащую у него на груди. — Знаешь, какая у него была мечта? Дожить до тридцати лет. И он… был благодарен за каждый прожитый день, за каждый час… Я не знаю никого, кто бы в его возрасте успел сделать так много, как он. Санни написал несколько книг. Хороших книг, замечательных. Еще он рисовал… Я тебе покажу как-нибудь, — Северус вздохнул и притянул руку Гарри себе под подбородок. — Он многим детям помог избавиться от фобий, от навязчивых состояний, от истерик, агрессий…

— Его мечта исполнилась? — тихо спросил Гарри.

— Нет. Он умер в двадцать восемь.

Оба замолчали.

— Зачем ты хотел прыгнуть с моста? — неожиданно спросил Северус.

Гарри с досадой закусил губу.

— Потому что был дурак. Идиот! Я только сейчас, в клинике… стал понимать, каким придурком был. Северус, забудь об этом, я прошу! Может быть, я бы и не прыгнул.

— Тебе так плохо было, маленький кит?

— Я думал — я никому не нужен, и я уже все на свете видел, и все, что видел, это дерьмо, и ничего хорошего у меня не было и уже никогда не будет! Я дурак, Северус, я знаю, что не ценил ничего того, что имел! А Дамблдор… Он научил меня быть благодарным даже за маленькие радости. Он не только плохое говорил, Северус! Эти люди… они ведь мне помогли, и я им все равно признателен. У меня никогда не было столько друзей, мы и вправду были как большая семья, понимаешь?

Северус поправил его одеяло и вздохнул.

— Очень даже понимаю. На свете нет ничего чисто черного и чисто белого. Нет чистого зла и чистого добра… Поэтому говорить про доброго Бога и злого дьявола — бессмыслица. Кстати, про бесов…

— Может, в другой раз про бесов? Расскажи мне про Санни.

Северус поцеловал Гарри в нос.

— Мы же планировали посвятить вечер бесам! А Санни я вспомнил в связи с картинками Гриндевальда. Знаешь, на сеансах арт-терапии Санни просил детей нарисовать Страх. Просто страх. Как он выглядит. И знаешь, что рисуют дети?

Гарри выжидающе слушал.

— Они рисуют разных монстров. Чудовищ. Все эти чудовища — усатые, зубастые, когтистые, волосатые и хвостатые, — похожи на людей, какими монстрообразными бы они ни были. Человек склонен свои страхи превращать в человекоподобных отвратительных существ. Бесы, черти, злые духи — это наши страхи, Гарри. За многими страхами стоит страх смерти. А смерть — то, чего мы не знаем, чего страшимся, чье лицо нам кажется самым отвратительным и жутким… За месяц до смерти Санни нарисовал Сад Смерти. Эта картина у меня висела несколько лет, я помню на ней каждый штрих, каждый мазок… И в углу полотна были слова Оскара Уайльда: «Смерть, должно быть, прекрасна. Лежишь в мягкой сырой земле, и над тобою колышутся травы, и слушаешь тишину. Как хорошо не знать ни вчера, ни завтра, забыть время, простить жизнь, изведать покой. В твоих силах помочь мне. Тебе легко отворить врата Смерти, ибо с тобой Любовь, а Любовь сильнее Смерти». Санни приписал это для меня. Не для себя, понимаешь?

— Он не боялся смерти? — шепотом спросил Гарри. В его сердце, как жало осы, впилась острая и болезненная колючка ревности.