Гарторикс. Перенос

– Никак, – медленно произнес Гордон, обращаясь не к Дрейку, а к самому себе. – Твой это человек или нет – ты ведь никогда этого точно не знаешь. Ты просто решаешь, что это твоя жена, – и всё. Как в тот день, когда вы обменялись согласием и поставили подписи в муниципальном архиве.

Дрейк кивнул и бесшумно поднялся с дивана. Серые глаза снова окаменели, и Гордон подумал, что Дрейк и сам в некотором роде напоминает черную дыру, не пропускающую вовне ничего, кроме странных гравитационных волн, не поддающихся интерпретации.

У самой двери в просмотровую Дрейк неожиданно обернулся и посмотрел на Гордона – так, словно хотел запомнить его как ориентир, по которому в случае чего можно будет найти дорогу назад, хотя вернуться оттуда, куда он сейчас направлялся, было уже нельзя.

Через двадцать минут Гордона пригласили в просмотровую номер четыре. От услуг ассистента-настройщика он отказался, хотя сразу же пожалел об этом. Капсула с голографическим шлемом, встроенным в подголовник полулежачего кресла, была развернута в непривычную сторону, и Гордон долго ерзал, пытаясь попасть затылком в нужные датчики. Он даже не заметил, как оказался под палящим солнцем, на широких каменных ступенях, амфитеатром спускавшихся со склона горы вниз.

Внизу, на овальной песчаной площадке, две шипастые рептилии рвали на части каких-то гигантских жуков. Рядом с Гордоном сидел гуманоид с четырьмя спиралевидными рогами. На нем был балахон того холодного голубого оттенка, который София никогда не любила, и тяжелые браслеты с камнями, каких она не носила, потому что они цеплялись за стебли, мешая ей ухаживать за растениями.

Гуманоид спокойно смотрел, как рептилия с колючими алыми гребнями срезает опрокинутому жуку лапки мощным ударом хвоста.

– Помнишь кресло, что мы купили, когда ты наконец забеременела? – спросил гуманоида Гордон. – На прошлой неделе Сара опять залила его чаем.

Гуманоид ничего не ответил. Схватка жуков и рептилий занимала его гораздо больше, чем какое-то зеленое кресло, на котором уже давно пора было менять обивку. Линди несколько раз предлагала позвать дизайнера, но Гордон упрямо надеялся на химчистку.

Следующие мыслеобразы были не такими короткими, но еще менее содержательными. Рогатый гуманоид пил сок из ствола какого-то дерева, подставив серебристый кубок под тонкую прозрачную струйку, или забирался в огромный металлический шар между блестящими обручами, или шел по темному каменному коридору, освещенному только странным и, судя по всему, радиоактивным кристаллом, который гуманоид держал в голой когтистой руке. Подойдя к тяжелой железной двери в стене, он перехватил кристалл легким порхающим движением, и Гордон вдруг разозлился, словно гуманоид украл нечто принадлежавшее его покойной жене.

Достав из-под короткой кольчуги брусок металла с отверстиями, гуманоид вставил его в замочную скважину, несколько раз провернул и толкнул дверь. За дверью была кромешная тьма. Голубоватый кристалл освещал серое лицо гуманоида, делая его янтарные глаза льдистыми, как у Дрейка. Из темноты слышался лязг железа и яростный стрекот.

– Ты знаешь, что́ мне нужно, – произнес гуманоид со странным акцентом, которого у Софии никогда не было, и Гордон открыл глаза, с усилием оторвав затылок от датчиков голографического шлема.

Всё, в чем когда-то нуждалась София, осталось тут, на Земле. Вряд ли тот, кто стрекотал на нее из темноты каменного подвала, хоть что-нибудь знал об этом.

Линди встречала его на перроне. Подкатив гиромодуль к выходу из вагона, она подоткнула Гордону плед и пошла рядом, держась за поручень, как в детстве за его указательный палец во время прогулок.

– Ну как там мама? – спросила она, едва они отошли от станции.

– Неплохо, – ответил Гордон. – По-прежнему любит спектакли. Кажется, завела там себе кладовку, – помнишь, она хотела?

Линди кивнула, блеснув улыбкой, и от уголков ее глаз во все стороны побежали тонкие сухие морщинки.

Оставшуюся дорогу до дома они молчали. Микка с семьей приехал двенадцатичасовым, потому что близнецам не терпелось как можно скорее услышать новые истории про инопланетную жизнь прабабушки, и Гордон хотел донести до них эти истории не расплескав.

Шагнув на веранду, он вдруг почувствовал обжигающий холод в затылке, словно кто-то плеснул туда жидким азотом. Гордон дернулся – и обнаружил, что мир вокруг него рассыпался на множество несвязанных картинок и ощущений, как будто пространство, вмещавшее их в некоем привычном порядке, разом исчезло, оставив вместо себя не поддающуюся восприятию пустоту.

В этой пустоте не было никаких ориентиров, но было всё: стекло и ветка, растущая сквозь тишину, медленная капель времени, плавящая песок под ногами, звон распахнутой двери, взрывающийся в голове, и бесконечная вереница взволнованных лиц, наполненных разноцветными голосами. Они сталкивались и прорастали сквозь друг друга, становясь тишиной и веткой, временем и песком, звоном в голове и лицами с глазами Софии, но разными именами.