Гать

Мы с ребятами сразу переглянулись, ну все, пошел в самоволку наш кадет, а может, и вовсе дезертировать удумал. Опять же, чего-почему непонятно, но вид у него в тот момент был самый решительный, фуражка набекрень, китель как попало застегнут, небывалое дело. И взгляд такой, недобрый.

Впрочем, на вечернее построение вернулся Варга. Мокрый, грязный, весь осунувшийся какой-то, стоит, носом шмыгает. Только никому уже чего-то не смешно.

А на следующий день, сам понимаешь, чудеса только продолжились.

Для начала что-то странное сталось с нашим доблестным пополнением. Ну, как сказать «странное», как будто до этого парни выглядели совсем уж обыкновенно. Но теперь впервые произошло то, что ты, мил человек, должно быть уже не раз видел — на утреннем построении случился форменный парад. Пополнение наше в полном составе встало вдруг во фрунт и промаршировало колонной туда-сюда по плацу, равняясь при этом на поднятие амператорского штандарта. Окончанием же репертуара случилось громогласное исполнение гимна, и главное душевно так, со слезой.

Мы только ушами стояли хлопали. Да что там мы, чины едва челюсти на плац не пороняли, а господин фельд-оберст и вовсе аж скупую слезу пустил, видать, впервые такое за всю карьеру военного командующего наблюдал не с агиток да в виде киножурналов.

И только кадет Варга, хмуро стоя в сторонке, как будто бы ничуть не удивлялся, пусть и качал при этом головой, происходящее явно не одобряя. И куда только весь его былой энтузиазм подевался.

Впрочем, инцидент этот все на время забыли, поскольку сразу после команды «вольно-разойтись» пошел по служивым слух, что штатный полевой спутник отныне недоступен до особого предписания. Необходимо разуметь, все как есть — надо или не надо — тут же сгрудились у кабинок автоматов, на повышенных тонах друг другу пересказывая потрескивающую тишину в трубке. А между тем у всех родные в городах, кто родился, кто крестился, градус недовольства поднимался с каждой минутой, уже полетели в грязь фуражки и зачесались кулаки, в общем, назревал бунт, служба войск без связи с домом есть тюрьма народов и радости с такого явочным порядком объявленного радиомолчания испытывать никто пожелания не изъявлял. Ну, кроме серошинельных, разумеется.

Эти как-то по одному да по двое уже собирались вокруг и нехорошо так на нас стали поглядывать. Осуждая, стало быть, за проявляемое малодушие в это непростое время. Градус конфликта нарастал с каждой минутой, однако до мордобоя стенка на стенку дела все-таки не дошло, ты не поверишь, усилиями эцсамого кадета Варги.

Сунувшись к самым горячим, он тотчас навис над ними с высоты своего роста и так веско, хоть и сквозь зубы, начал на нас орать политинформацию, мол, монолит этот секретный, враг не дремлет, связь будет налажена, там наверху виднее, до личного состава донесут, приказ был — всем разойтись, службу войск продолжить, кру-гом.

Ну, разойтись и разойтись. Тем более что все к тому моменту уж подостыли, а на рожон кому охота была лезть. Остаток дня, впрочем, провели довольно нервно, все постоянно озирались на чернеющий над бараками монолит, шушукались между собой, а самые ухватистые из числа интендантов да кастелянов, наущенные военной смекалкой, с утроенной силой против обыкновенного принялись запасать в подпольные закрома самое ценное — курево да сахар с маргарином — с целью дальнейшей перепродажи или же подпольной товарной мены.

Факт этот немедленно сказался на пищевом и вещевом довольствии, что тоже в полку было отмечено с ропотом, но ропотом понимающим. Знамо дело, среди лиц материально ответственных дураков нет. А кто бы не покрал, вот ты бы не покрал, раз такое дело?

К слову сказать, бузить все одно больше никто бы не сунулся, потому что все как один вчерашние смутьяны да зачинщики на утреннем построении уже как один присмирели, более того, ко всеобщему изумлению оказались они в одном ряду с марширующими привычный парад серошинельными. Такие же вышколенные, такие же готовые к трудовому и ратному подвигу, такие же подозрительные ко всякому бунту и всякой крамоле.

Всем прочим только и оставалось пожать плечами и по возможности не попадаться к серошинельным на глаза.

А глаза те, я так скажу, стали презлые.

Я с одним таким столкнулся нос к носу по случаю на посту — аж чуть под себя не опростался со страху.

Каков бывает обыкновенно взгляд нашего брата служивого? Полусонный, ленивый, сам-друг солдатик старается смотреть в пол и не прочь улизнуть при случае. Лишнее внимание ему ни к чему.

Но эти — теперь, после появления в небе черного монолита — смотрели тебе в самую душу, и глаз их при этом всем принимался гореть каким-то нехорошим огоньком, будто бы подозревая тебя в чем-то, даже не так, не подозревая, а будучи в точности уверенными, что ты, братец, наверное предашь государя-амператора за глоток болотного самогона, что все из леса таскают.