Гать

При встрече с подобными воззрениями в армии у кого хошь душа в пятки уйдет. Вот и я не слишком долго думал, как только был отпущен на поруки вольноперу из санчасти, тотчас двинул, не будь дурак, прямиком разыскивать кадета Варгу.

А Варга тот меж тем совсем смурной стал. Стоит, тростью в задумчивости грязь под ногой ковыряет, не подходи к нему. Но я все-таки подошел, так, мол, и так, херня творится, господин кадет, что скажешь на это утверждение? А он ко мне оборачивается и такая тоска у него на лице, словно человек уже и с жизнью своей успел только что попрощаться.

Ты, говорит, во все эти дела не лезь — целее будешь.

И пошел прочь, не оглядываясь. Вот ровно с тех пор такой и заделался. Какая там гимнастика, какой тебе анекдот вместо политинформации. Стал как все прочие чины, кто кого перепьет — такое себе соревнование.

Да только нашего брата не проведешь — сказывают ребятушки, сколько раз заставали его за бруствером в обстоятельствах более чем подозрительных, а проще сказать, что и весьма компрометирующих. Как будто переговаривался он там с какими-то мутными гражданскими типами, а стоило чуть шумнуть, раз, и нету никого, сам же кадет Варга только и делает вид, что вот запросто ему до ветру сходить понадобилось.

То есть ясен пень, что дело обыкновенное, кто из служивых с поселковыми али лесовиками дела не имел, выменять чего, или по срамным девкам прогуляться, каждый тут при своем интересе, но времена так-то настали смурные, всяк подозрителен заделается.

В общем, коли так, вскорости кадета Варгу день на день свои же солдатушки бы и сдали в комендатуру полковым дознавателям под теплы рученьки, а там уже пущай им особисты занимаются, то их дела.

Сам посуди, не ты сдашь, так тебя сдадут за недоносительство, зачем зря собственной шеей рисковать да на этап нарываться, как говорится, наше дело простое, служивое. Однако можно сказать, что в итоге кадету Варге и тут повезло, потому что когда начались в расположении и вовсе странные дела, то всем нам как-то резко не до него сталось.

Ты, мил человек, поразмысли.

Просыпаешься с утра, а в бараке снова люди пропали. То один, то другой. И не просто пропали, а, как бы, со следами борьбы. То пятна крови на полу засохшие, то царапины на обшивке стен такие, ну, знаешь, будто кого-то волокли, а он при этом сопротивлялся, ногтями буквально во всё вокруг вцепляясь, словно свою жизнь кто-то пытался спасти.

Тишина при этом, никто во всей казарме ни сном, ни духом, ни ухом, ни рылом. Как такое может быть, вот ты скажи?

И главное эти, серошинельные, ходят себе, как ни в чем не бывало, и как-то подозрительно весь день на тебя облизываются. Кто такое стерпит? Вновь начались запоздалые драки, гауптвахта полковая как-то за один день переполнилась, только знаешь что? Можешь не отвечать, вижу, что и сам догадался, наутро всех смутьянов отпускают — и все они как один тут же принимаются маршировать по плацу в серых шинелях. С песней!

Ты вот зря на меня с таким подозрением смотришь, хоть я и пьяный сейчас, а дело говорю, ничего мне не кажется. Именно так, день за днем, ночь за ночью, нашего брата в полку становилось все меньше, те же, кто как я вовремя сообразить успел, постепенно стали подобно кадету Варге, тише болота, ниже бруствера, глаза лишний раз не поднимать, против чужого слова не перечить, в разговоры ни с кем не вступать, строем ходить, как все, и на всякий случай затворять за собой всякие двери на замок, а под подушкой на всякий держать сподручный молоток — случись что, таковым можно попробовать отмахаться.

А с кадетом Варгой мы с тех пор всего-то раз и говорили. Дело сталось в окопе второй линии, в самой дальней его части, иду я там как-то по своим делам, опасливо по сторонам гляжу, поскольку пуганый, а тут смотри — сидит, к опалубке прислонившись, вода по скату ему чуть не за шиворот течет, а сам в пространство уставился и на мое приближение даже ухом не повел. Думаю, совсем плохой стал, я так рукой у него перед лицом поводил, и тут он, не пошевелившись даже, мне и говорит:

— Как думаешь, сколько всего у нас живых душ осталось в полку?

Вот что на такое ответить. Поди их пойми. Маршируют все как один. Гимн исполняют. На поднятии штандарта амператорского величества весь строй стоит со слезой, грудь колесом, сопли пузырями. Только дай команду — тотчас готовы к подвигу. Никакому инсургенту и леворуционеру не сподобно веру в наш путь ногтем своим грязным поддеть да расколупать, все суть едины, все суть непобедимы. А живые те души или не совсем, какая мне-то разница?

В общем, не сложился у нас с в тот раз разговор, да и ты, мил человек, не приставай к нему с расспросами, не надо, я ж тебе в частном порядке, задушевно, ух, и ядреная у тебя выходит самогонка, любо-дорого, где достал? А хотя не, не говори, сейчас времена такие, меньше знаешь — лучше спишь.

Ты бы сам, кстати, закусывал, что ли, а то столько наливать за воротник — знаешь, здоровье не железное, а на утреннем построении с шага лучше не сбиваться, не поймут тебя серошинельные, ха-ха.