Гаврош, или Поэты не пьют американо

На другой день я уже был на месте, благо временем располагал, а отдаленные особняки на Крюковом манили чем-то загадочным.

– Понимаешь, картинка – это бог, – тыкал он в меня пальцем.

– Ну как-то не очень, – защищался я.

– А что непонятного? Вот сценарист писал-писал свой сценарий год, продюсер бабки еще год искал, режиссер готовился. Помреж подбирал актеров, бегал по площадке. А если картинки нет, то все это коту под хвост – фуфло. А с другой стороны? И он хитро подмигнул.

– Что с другой?

– Бывает же и так, что сценарий – отстой, актеры – отстой, даже режиссер – отстой, а фильм оператор тащит, как вратарь, который достает пенальти из девятки на девяносто первой минуте. А почему?

– Почему?

– Потому что оператор – он последний, замыкающий. На нем все держится. Выставил свет неверно – и все, конец твоему фильму и клипу или чего у тебя там в башке уже готово. Каждый же мечтает об «Оскаре», а как свет выставить, не знают. Ладно, держи камеру. Снимай.

– Что снимать?

– Да что хочешь, то и снимай. Давай, начинай.

– Как так? А может теории немного?

– Да ты сними сначала пол-минуты, там главную теорию сам найдешь. Будь практиком, теоретиков у нас хватает.

Я взял цифровую камеру, нажал боязливо на красную кнопку REC и стал снимать окружающие дома, вращаясь вокруг своей оси. Это заняло секунд тридцать.

Солнце светило яркое, и в маленьком окошечке на камере окружающие дома выглядели впечатляюще и даже как-то по-особенному. Я был уверен, что достойно справился с задачей, и врожденное чувство гармонии не подведет.

– Готово.

– Перегоняй на комп, – скомандовал оператор.

Прошло двадцать томительных минут, во время которых картинки перелетали из одного устройства, укравшего их из внешнего мира, на устройство другое, готовое это украденное вернуть, пусть в виде преломленном, но, как я надеялся, вполне приемлемом для просмотра.

Еще через пару минут я кликнул на экране PLAY.

Картинка была совсем не такой, как в окошечке камеры. Дома сменяли друг друга с бешеной скоростью, и разглядеть ничего не удавалось.

– Вот так, братец, все у тебя трясется. Понял главный урок?

– Нет, ничего не понял.

– Ну если по мелочи, то ты камеру должен двигать раза в два медленнее, чем смотришь глазами. Иначе у тебя все будет нестись перед зрителем, как будто он на карусели сидит. А если по-крупному… Ты можешь два года готовить свой «проект», а потом лажануться на технике и все это похерить. Че, думал приперся тут на один час и завтра «Оскара» получишь? Хрена лысого.

Я малость опешил.

– Ладно, не дрейфь, я сегодня добрый. Карандаш есть?

– Нет.

– Эх ты, «оператор», даже карандаша нет. Он достал из кармана клетчатой рубашки огрызок и накарябал название какой-то книжки. Прочтешь 2 раза, выполнишь то, что там написано, тогда считай, что уже пол-шага сделал. А если не прочтешь, то и на фиг тебе не надо это все операторство – и время потеряешь, и деньги на дорогую технику выкинешь. Напокупали цифровиков, операторы хреновы…

И он ушел, оставив меня с клочком бумаги в руке.

Дом Мирры

Дом, в котором жила Мирра – странное место.

Как и сама Мирра: красивая, таинственная и непонятная. Рисует. Когда не рисует – снимает кино. Когда не снимает кино – играет на виолончели. Ну так ведь рядом с Гаврошем обычно – либо музыканты, либо инопланетяне.

Я зашел к Мирре просто так – и случись, что Гаврош тоже зашла – просто так. Вечером вышел проводить до магазина.

Проходя мимо одного из подъездов бросил:

– Я тут кое-что потерял.

– Хм, я тоже, – ответила она.

– Не ну так не бывает, – сказал я, но подумал, что рядом с Гаврошем бывает все что угодно.

– А что ты-то потерял? – заинтересовалась она.

– Девственность. Так, по глупости, ничего интересного, – вон в том окне.

– А я девятку. Разбила машину дедушке-дачнику, тоже ничего интересного. Вот у этого дерева, – вздохнула она под грузом воспоминаний.

– Совсем рядом, – сказал я.

Переглянувшись, засмеялись…

Так я второй раз нашел с Поэтом что-то общее.

Шабат

А дальше – по разным мишеням

Д. ар.

Саныч и Егор поехали на концерт.

Нет, не в клуб Б2 и не в Юбилейный. Не в ДК Ленсовета и не в Арену.

Оба к тому времени жили в Германии, но решили тряхнуть стариной и сходить на концерт Гавроша, которая давала тур по Германии. Жили они недалеко от города, в котором тот концерт случился, и на концерт отправились на машине.

Саныч уже в школе читал Тору и ходил в синагогу, что впоследствии трансформировалось в настоящую веру, подкрепленную деяниями человека, истинно верующего и в вере своей принципиального.

Егор остался атеистом.

Как прошел тот концерт, нам неведомо, ибо нас там не было.

История хранит лишь рассказ о пути назад, в котором вышло такое приключение.

На бисы не остались, поскольку Саныч сказал Егору, что ему надо срочно домой.

Дело было в пятницу.

Ехали по автобану быстро, Саныч втопил до пола.

– Саныч, ты чего так разогнался, – спросил Егор, лениво позевывая.

– Понимаешь, какая штука, – начал издалека Саныч. – Ты, конечно. знаешь, что я выбрал своей религией иудаизм.

– Ну да, знаю, и не осуждаю, – отвечал Егорий.